Герман Недошивин. О мастерстве Репина-портретиста
Но потому-то особенно и радовали Репина модели, обладавшие ярким своеобразием, «лица не общим выраженьем», что он всегда искал в человеке полного и сильного выражения всей его натуры.
Репин никогда не подымал свои образы над обыденной повседневностью путем искусственной парадности, внешними, чисто риторическими приемами. Даже в таких его портретах, как, например, портрет Н.П.Головиной (Государственный Русский музей), передача внешней эффектности модели, изысканной красоты ее наряда, тонкости ее лица - не формальное средство поставить образ на своеобразные котурны, но стремление акцентировать в этой светской женщине то, что составляет ее действительное, хоть и не слишком, разумеется, глубокое, человеческое обаяние: молодость, красоту, внешнее изящество.
Это - не искусственный прием, это - объективное стремление донести до зрителя лучшее, что есть в данном человеке.
Так и в репрезентативных портретах Репина мы видим стремление не к искусанному возвышению человека, но к раскрытию правды.
Если же взять лучшие портреты мастера, они могут показаться внешне до невзрачности тривиальными. Больничный халат Мусоргского, распущенные по-домашнему волосы Стрепетовой, уютная дремота В.Репиной, комфортабельная непринужденность Дельвига, недопитый стакан с водой подле Аксакова, окурки в пепельнице перед Бларамбергом - все это создает ощущение нарочитой будничности.
Но Репин далек от всякого натуралистического раболепия перед каждым и любым моментом жизни. Конкретность обстановки используется Репиным для максимального подчеркивания жизненности образа, его активной связи с окружающим.
Натурализм плох не тем, что он изображает повседневное, внешне невзрачное интимно-будничное. Это делал и Рембрандт. Натурализм плох тем, что не видит в бесконечной цепи часов и минут человеческой жизни ничего, кроме скучного однообразия, превращая и самого человека в неинтересное существо, которое не способно ни на сильное душевное движение, ни на настоящее дело. Искусство мещанских идеалов, оно и каждого человека подравнивает под уровень мещанского внешнего и внутреннего самодовольства.
Любой репинский портрет - страстное опровержение эстетического кредо натурализма. Каждый из них - взволнованная и торжествующая повесть об огромных силах ума, чувства, энергии, таланта, таящихся в человеке.
Такое отношение к человеку естественно для гуманиста и демократа, духовно взращенного Чернышевским и его единомышленниками.
Вот почему мы имеем полное право сказать, что репинский портрет имеет в качестве одной из основных своих тем героическую тему!
Разумеется, этот героизм не надо понимать чисто внешне. Он лишен всякой романтической патетики и приподнятости над суровой прозой жизни, всякого акцентирования исключительности героя. Он скромен и самоотвержен, каким был он и в жизни передовой русской интеллигенции той поры.
Героизм этот выражается прежде всего в той силе страсти, в том ярком ощущении могущества душевных сил человека, энергии мысли, которые так любит и так умеет передавать в своих портретах Репин. Изумительный духовный подъем «дрезденского» Стасова, богатырская сила души Мусоргского, страстное вдохновение Ге, трагическая напряженность Стрепетовой, порывистая мысль Пирогова - таковы лишь немногие, но такие различные аспекты образов людей, готовых к большим делам, людей, по складу своей натуры способных на подвиг.
В репинских портретах развертывается перед нами замечательная галерея образов, служивших и продолжающих служить возвышающим примером человеческого достоинства, мужества души, силы характера, самоотверженности. В этом смысле репинский портрет - великолепный памятник героической русской передовой интеллигенции.
Понятно поэтому, что для Репина портрет - один из важнейших и общественно ответственейших жанров. Он прекрасно осознавал воспитательное значение портрета. Помимо известной и широко цитируемой укоризны Третьякову по поводу предложения писать Каткова, можно вспомнить, например, и раздумье художника в связи с задуманным портретом Фета. «Хотел было, кстати,- писал он Стасову в 1881 году,- там же около Курска, сделать портрет Фета (поэта), да раздумье берет, говорят, он ретроград большой».
И надо признаться, что в портрете Фета перед нами не только замечательны поэт, но хоть и умный, но сумрачный, замкнутый в себе помещик Шеншин, автор весьма бурбонского духа публицистики. Видимо, недоверчивость до конца покинула Репина, так упрямо и угловато входил на полотно Фет.
Коротко говоря, не только когда он писал «Не ждали» или «Ивана Грозного», но и когда он обращался к портрету, Репин чувствовал свою ответственность, ев призвание «учителя жизни».
Девятнадцатый век был столетием, оценившим до конца деятельную силу человеческой индивидуальности. Репин, конечно, был далек от глубокого философского понимания активности человека, способного творчески вторгаться в мир и преобразовывать его. Но лучшим эпиграфом к его портретным образам послужили бы знаменитые фаустовские слова: «В начале было дело!» В умении с удивительной глубиной ощутить и раскрыть творческое, деятельное, активное начало в человеке - великая сила репинского искусства.
Именно эта неутолимая страстность, «святое беспокойство» человека составляет высшую поэзию портретов Репина. Эта поэзия, получившая дальнейшее развитие в искусстве Серова, дорога и близка нам, советским людям, идеал которых - в творческой переделке мира. Понятно поэтому, что неукротимый дух борьбы, полнота выражения жизненных сил, вызывающая законную гордость за человека, - это живое и драгоценное наследие, перед которым никогда не иссякнет наше восхищение.
в начало...
|
