Надежда Шер. Рассказ об Илье Репине
Начались занятия. Науки давались трудно, трудно давалась и жизнь. Он хватался за всякую работу - красил крыши, экипажи, даже ведра; случалось, попадался какой-нибудь «урочишко» или кто-нибудь из товарищей доставал заказ на портреты. Несколько раз в годы учения подавал он в совет академии просьбу о пособии хотя бы на холст и краски, но всегда получал отказ. Изворачивался всячески. Выручал иной раз постоянный натурщик академии Тарас, который за какой-нибудь этюд снабжал чистым холстом для следующей работы. Одно время Репин подумывал даже предложить себя в натурщики академии: пятнадцать рублей в месяц и даровая квартира в подвале казались очень соблазнительными. Но товарищи, которым он сказал об этом, посмеялись над ним, а Антокольский «даже строго, с грустью осудил меня... Один бог ведает, как я существовал в это время», - вспоминал он.
Несмотря на такую трудную жизнь, Репин тщательно выполнял все академические задания, писал эскизы на библейские, евангельские, античные сюжеты, как это полагалось в академии, аккуратно посещал лекции, сдавал экзамены, получал медали.
Все чаще стал бывать он у Крамского. Иван Николаевич скоро понял, как талантлив этот провинциальный юноша, пристально следил за его развитием, просил показывать не только академические работы, но и все, что он делает вне академии. Репин сначала принес портрет старушки, который писал, когда жил на первой своей квартире у архитектора, потом стал приносить и другие портреты и «картинки». Ему казалось, что эти его работы никуда не годятся. По сравнению с тем, как писали товарищи по академии, они были слишком просты, не было в них никаких красивых бликов, ловких ударов кисти. «Должно быть, я - бездарность»,- с горечью думал он иногда. Но Крамскому все его портреты и «картинки» нравились, а Репин долго не понимал почему.
Но вот в академии задана тема: «Потоп». Над эскизом Репин работал недели две, и ему казалось, что он «произвел небывалое»: на первом плане эскиза громоздились люди, гады, звери. В середине в муках корчилась женщина. Через всю картину сверкала молния. С чувством некоторой скромной гордости понес он свой эскиз Крамскому. Крамской, как всегда, встретил его очень приветливо.
«- Как, и это вы? - сказал он, понизив голос, и с лица его вмиг сошло веселое выражение, он нахмурил брови. - Вот, признаюсь, не ожидал... Да ведь это «Последний день Помпеи»... Странно!.. Нет, это не то. Не так... Ведь это не производит никакого впечатления, несмотря на все эти громы, молнии и прочие ужасы. Все это составлено из виденных вами картин, из общих, избитых мест».
Долго еще говорил Крамской, говорил горячо, убежденно. И тут только Репин как бы прозрел. Он вдруг увидел свой эскиз, и все то, что казалось ему сильным, эффектным, предстало перед ним во всей своей убогости. От Крамского он ушел огорченный неудачей, но как бы обновленный. Пусть не удался эскиз. Это неважно. Впереди еще много новых заданий. Надо стараться никому не подражать, в каждое задание вносить свое, живое начало, писать по-своему, как думаешь и чувствуешь. Мысли толпились в голове, путались. Хотелось скорее повидать Антокольского, рассказать ему все, обсудить.
А в академии после «бунта четырнадцати» мало что изменилось. Президентом Академии художеств по-прежнему была дочь царя Николая I - великая княгиня Мария Николаевна, и, как всегда, признавалось только «высокое» искусство. Между тем и в петербургской Академии художеств и в Московском училище живописи росли и развивались молодые художники, пробивались ростки русского национального искусства. Но профессора академии не придавали этому серьезного значения. Не придавали они значения и тем картинам, которые изредка появлялись у них же на выставках в Академии художеств. Правда, когда в 1861 году на академической выставке появилась картина Перова «Крестный сельский ход на пасхе», ее поспешили убрать с выставки «за непристойность». Но «Проповедь на селе» оставалась висеть, а рядом «Привал арестантов» В.Я.Якоби - картина о жестокой расправе царского правительства с лучшими русскими людьми, политическими ссыльными, «Последняя весна» М.П.Клодта...
«Это еще не великие и высокие произведения искусства, которые остаются навеки достоянием народа. Это только пробы молодых, начинающих талантов. Но чувствуешь какое-то счастье перед этими пробами. Где уже существуют эти пробы - и с такой истиной и силой, - там и искусство идет в гору, там ожидает его впереди широкое будущее...»- так писал в статье, посвященной академической выставке, Владимир Васильевич Стасов, и писал он эту статью почти за два года до «бунта четырнадцати».
Для Репина и для многих молодых художников подлинной академией была та артель художников во главе с Крамским, которую создали бунтовщики, уйдя из академии. Там каждый четверг собирались члены артели и гости. Репин, вскоре после своего знакомства с Крамским, стал бывать в артели и сделался своим человеком, даже иногда помогал артельщикам в работе над заказами. На артельных «четвергах» познакомился он с «дедушкой лесов» - Иваном Ивановичем Шишкиным и с гениальным молодым художником Федором Александровичем Васильевым и говорил всегда, что вместе с Крамским они имели на него большое влияние.
На лето многие члены артели уезжали в родные края и осенью привозили рисунки, этюды, случалось, и картины. «Что это бывал за всеобщий праздник! - вспоминал Репин. - В артель, как на выставку, шли бесчисленные посетители, все больше молодые художники и любители, смотреть новинки.
Точно что-то живое, милое, дорогое привезли и поставили перед глазами!»
4
В рисовальном классе академии рядом с Репиным обычно сидел украинец Николай Иванович Мурашко. Он поступил в академию одновременно с Репиным и как-то сразу понравился ему. Нравилось ему, что Мурашко много знает, много читал, все, что читал, помнил - память у него была превосходная. Подружились они быстро, и дружеские отношения эти сохранились на всю жизнь.
Однажды, 4 апреля 1866 года, в рисовальном классе Мурашко таинственно шепнул Репину: «Ты знаешь, сегодня що було?» - и рассказал ему о покушении на жизнь царя Александра II в Летнем саду.
На третье сентября была назначена - казнь Дмитрия Каракозова, стрелявшего в царя. Репин и Мурашко решили идти к месту казни на Смоленскую площадь. Было очень рано. По улицам быстро шли, почти бежали толпы народа. Вот и поле. Видна виселица. Друзья протиснулись вперед. Черная телега со скамеечкой, на которой сидел Каракозов, двигалась медленно. Репин успел рассмотреть его бледное лицо с сероватым оттенком, огромные серые глаза, крепко сжатые тонкие губы. Он видел, как Каракозов взошел на эшафот, как поклонился народу на все четыре стороны, как надели на него смертную рубаху... Все кончено!
Вот таким и нарисовал Каракозова Репин, когда вернулся домой измученный и потрясенный всеми переживаниями дня.
Через несколько дней после этого Мурашко уговорил Репина пойти на Голодаево поле посмотреть, а может, и зарисовать место, где был похоронен Каракозов. Шли долго, наконец добрели до поля. Поле ровное, и только на одном месте была свежевыкопанная могила. Не сговариваясь, решили, что это могила Каракозова. Рисовать не стали. Постояли в раздумье и уже хотели идти дальше. Вдруг увидели - прямо на них бежит толстая красная рожа с короткими усами вперед.
- Стойте! Зачем вы сюда пришли? Вы знаете, что это за место? Вы на чьей могиле стояли?
- Нет, не знаем, а чья это могила? - спросил невозмутимо Мурашко.
- А, не знаете! Вот я вам покажу, чья это могила! Идите со мною в участок: там вам скажут, чья это могила.
продолжение...
|
