«И волны затихли» - по словам песни... «и буря улеглась... « Да ведь волны-то не затихли... Ведь буря-то ревет - и будет реветь, и никакие елейные легенды не смирят бушующей стихии по щучьему велению...
И почувствовал я, как Мейерхольд... из-за угла картины ехидно улыбнулся. Превратить гимн, марсельезу в благонравную молитву можно, да что в этом хорошего... Такой сюжет хорош как иллюстрация для «Нивы», но не для того, чтобы завершить блестящую страницу истории русской живописи XX века...
И что может быть выразительного в склоненных умиленных головах... Такие чувства выражаются почти у всех людей одинаково... Ну, задумались и грустно опустили головы... А вот я вижу, что гений правды в такую минуту борется с предвзятостью и побуждает казака закуривать люльку... Во время отходной... И мальчик смотрит в рот поющему, а не на того, кто умирает... Смерть в глазах этого будущего богатыря ничто, он охвачен песней... Это песнь вольницы, такой она и должна быть, таково первое, сильнейшее впечатление картины, как бы Вы ни навязывали ей образ покаяния. О чем поет казак?.. Не знаю, может быть, о привольной Запорожской Сечи, может быть, о «вишневом садку и млыночке» - каждый по-своему воспринял его песнь. Один понурился, другой усмехнулся, вспомнив и про свою дивчину, третий заплакал, больше спьяну... Один мальчик в восторге, ему еще нечего вспоминать, он весь в будущем, весь горит огнем желания подвигов, удалью, он в гармонии с этой бешеной волной,
поднявшей корму лодки с кормчим, сливающимся с небом и брызгами пены.
В Вашем толковании господин с разведенными руками мне кажется фальшивым, придуманным. Я ему прощу, если он безнадежно пьян, но пока этого не видно.
Словом, торжественность минуты, о которой говорит легенда, когда буря стихла, сила покаяния, повелевающая даже стихиями, - это само по себе, к счастью, пока еще не потушившее правду жизни, которая бьет по душе, когда смотришь на Вашу картину. Отходная - так отходная, и она у каждого выразится по-своему, но показать покаянность этих буйных голов среди такой обстановки, в таком взмахе, мне кажется, задача невыполнимая.
Несколько деталей мне кажутся ошибочными; белый платок в руках плачущего вояки. Были ли у них носовые платки? От этого платка отдает современностью. Пятно на воде, под головой умирающего кажется кровавым, точно из головы его течет кровь. На повязке кровь слишком свежая, розовая; запекшаяся кровь чернее. Фигура мальчика мне кажется малоэкспрессивной. Превосходен развевающийся по ветру маленький чубик, но в остальном, в смысле экспрессии, чего-то не хватает.
Если бы Вы мне не объяснили картины, приводя цитаты из песен и легенд, - все впечатление было бы сильнее. Оно и было ошеломляющим, пока Вы не поднялись в мастерскую. Но стали Вы говорить о господине с разведенными руками, и что-то раздвоилось в моей душе, и я возненавидел этого господина. Неужели нужно еще что-нибудь, кроме этого прекрасного лица умирающего, чтобы осветить моральную сторону картины... Что нужно художнику?.. Дать картину фантастического момента, соответствующего легенде, или дать реальную картину, реальную и в наше время... Или он хочет смешать эти два понятия и фантастическое сделать реальным, поскольку это не противоречит законам природы... Но не входит ли он в последнем случае в елейное доктринерство...
Может быть, потому, что гимн свободы, хотя бы разнузданной, пьяной, мне, современному человеку, понятнее, может быть, потому меня и отталкивает не то, что есть в картине, а то, что Вы говорили. Есть поразительно яркое, мощное, потрясающее, и хочется внести такое впечатление навсегда. Есть впечатление от песни, и я сижу в этой лодке, и я слушаю эту песнь, и как ни трогательно лицо умирающего, жажда воли, жажда разбить цепи подхватывает и меня. Слишком сильный взмах души дает вся картина. Конечно, им не в диковинку такой взмах, и каждый из них переживает песнь по-своему - одни плачет, другой мрачно закуривает люльку, третий почесал в чубе с усмешкой: недолго ждать, когда и о нем запоют, четвертый задумался над грудой награбленного добра, дескать: не слишком ли дорого они заплатили за свою добычу, потеряв славного товарища, и не вернуться ли к берегу еще всыпать хорошенько проклятому басурману. Но раскаяния я не чувствую ни в ком, и, мне кажется, его ни в ком и не может быть. Морда в крови, смерть, пытка, муки, голод, бури - эка невидаль... Они греют сердце молодецкое.
Энергия, сила, мощь, стихийный порыв безумной удали - смотреть завидно на этих людей нам, городским умникам-калекам... Вперед, вперед. «Боже, прими дух этого славного вояки, утри слезы его матери... В честном бою пал он... И мы уйдем за ним все до одного, не променяем нашей воли на теплые лежанки. Да здравствует свобода». Так думается, когда глядишь в рот певцу.
Ваш Гр. Ге
ГИЛЛЕБРАНДТУ
1910 г.
Гельсингфорс, Барону Гиллебрандту. Атенеум.
Очень сожалею, что не могу быть на открытии выставки Эдельфельдта. Полное чувства и красоты искусство этого grand maitre (большого художника) всегда наполняет меня восторгом.
Да здравствует народность способная роднить великих бескорыстных сыновей.
В. А. ГИЛЯРОВСКОМУ
1928 г.
О друже мш, дорогш Козаче! Як Вас Бог милуе? Всегда представляетесь Вы мне: зимою, в Москве, в трамвае, на самой маленькой остановке: козак бомбой вылетае из кареты и твердыми шагами скаче по рыхлой дороге - это на Театральной площади, в Москве... Я шлепаю в ладоши. И так хочется погнаться за ним, схватить его за могучую руку и потрясти дружески!..
Поздоров - Боже!
Илья Репин
А. К. ГЛАЗУНОВУ
20 ноября 1890 г.
Дорогой Александр Константинович.
Из журнала «Артист» мне поручили нарисовать им Ваш портрет (кроки). Если Вы не против, то я прошу Вас назначить мне вечером на будущей неделе. У меня свободны только вторник и среда.
Я бы желал набросать с Вас у Вас, за каким-нибудь Вашим музыкальным занятием.
В пятницу мы увидимся, конечно, у М.П. - скажете.
Вас любящий и глубоко уважающий
И. Репин
Александр Константинович Глазунов (1865-1936) - известный русский композитор. Отношения Репина и Глазунова характеризует сохранившийся в Архиве Репина отрывок письма Глазунова, написанного в середине двадцатых годов:
«Благодаря беседам Вашим об искусстве с высокими коллегами я как-то стал и сам разбираться не только в сущности родственного нам, музыкантам, искусства, но также и в технике его. В наших беседах я не раз признавался Вам в том, что Вы много способствовали развитию интереса моего к живописи и, может быть, до некоторой степени и ее пониманию. Дорогому руководителю моему, Илье Ефимовичу, за все заветы сердечное спасибо.
Крайне сожалею, что во время пребывания моего в Финляндии в 1922 году мне не удалось встретиться с Вами.
продолжение ...
|
