Галина Прибульская. "Репин в Петербурге"
Время шло. Нужно было работать. Репин вновь обращается в Совет Академии художеств с просьбой разрешить ему принять участие в следующем конкурсе с тем условием, что он окончит все занятия по классам ко времени конкурса на 1-ю золотую медаль. И Совет Академии, принимая во внимание, что «этот молодой человек по своему таланту заслуживает любого снисхождения», решает в виде особого исключения допустить Репина к конкурсу.
Тема для всех одна: «Иов и его друзья». Библейская легенда повествует о смирении человека: бог, наделив всеми земными благами Иова, решил испытать его. Он отнял у него богатство, детей, здоровье, оставив наконец старика нищим, в рубище, на голой земле. Но Иов не возроптал, а продолжал в своих молитвах воздавать богу хвалы. Друзья Иова пришли утешать его.
Каждый раз, приступая к эскизу на библейскую или евангельскую тему, Репин испытывает мучения. Как преподнести библейский сюжет, чтобы это была не просто решенная формально композиция? Как добиться эмоционального воздействия на зрителя, чем разбудить живые мысли и чувства?
У Репина появляется желание раскрыть здесь если не человеческие характеры, то хотя бы переживания героев, показать, как каждый из персонажей поведет себя в сложившейся ситуации. Не раз он вспоминает разговор с Крамским, с которым он так часто обсуждал вопросы композиции, построения картины.
Насколько прав был Крамской, когда однажды, раскритиковав неудачную подражательную композицию «Потоп», старался направить Репина по другому пути.
«Пробовали ли вы вообразить себе, - говорил Крамской, - действительно какую-нибудь историческую сцену? Закрыть глаза, углубиться в нее совсем и представить ее в воображении совсем как живую перед вашими глазами!.. Вы схватите сначала общий тон, настроение сцены, потом начнете различать главные действующие лица, может быть, неясно сначала; но наконец мало-помалу начнете себе представлять все яснее и яснее и всю картину, вашу.
Уж разумеется, вы не подумаете тогда искусственно группировать сцену непременно в пирамиду, располагать пятна света эффектно, по-вашему, то есть пошло и избито до тошноты...» И каноны академической живописи, с такой страстью раскритикованные Крамским, действительно показались Репину устаревшими и надуманными.
Правда, в первые годы учения в Академии бывали у него такие композиции, где ничего, кроме строгого следования законам академического искусства, не видно: строго-пирамидальная композиция, с героями на первом плане и с эффектным освещением. Теперь же он долго работает над эскизами. Ищет композицию. Пишет этюды с натурщиков на воздухе, в академическом саду, изучает по увражам - большим альбомам с гравюрами - костюмы стран Востока.
И картина его действительно вышла за рамки академических программ. Стремясь в первую очередь передать настроение, он отступает от строгих канонов классической композиции, поместив сбоку поникшие под тяжестью горя фигуры Иова и его жены и заняв половину холста изображением фигур трех друзей, пришедших утешить Иова. Репин постарался выявить характер каждого, подчеркнуть различия внешнего рисунка их поведения. Все трое реагируют на несчастья Иова по-своему, сообразно национальному характеру и темпераменту.
Кажется, будто слышишь монотонную речь сидящего на земле старика еврея, привыкшего давать советы. Рядом с ним экспансивный туранец. Он рвет на себе одежду, выражая тем согласно обычаю свое сочувствие. Сдержанный ассириец с состраданием смотрит на Иова, внутренне ощущая бессилие помочь ему.
Сам пейзаж тихий, ласковый, служит контрастом человеческой трагедии.
В.В.Стасов, непременный посетитель всех академических выставок, впоследствии вспоминал о том впечатлении, которое произвела на него картина Репина; «Я без особого почтения проходил мимо шеренги программ того года, но меня остановила совершенно неожиданно одна из них. Что-то особенное, свое шло из нее навстречу зрителю. Весь колорит ее, выражавший розоватый восточный день, вся расстановка личностей на сцене заключали что-то такое, чего не было ни в одной картине тут же рядом...»
Посещая ученические выставки в Академии художеств, Стасов буквально бывал счастлив, если ему удавалось обнаружить в работах молодых художников близость своим идеалам в искусстве.
Так, еще в 1864 году он увидел на академической выставке вырезанную из дерева фигурку еврея-портного, вдевающего нитку в иголку. Автором ее был М.Антокольский. Отмечая в очередной статье эту работу, «небольшую по объему, но стоящую многих больших скульптур и картин», Стасов писал далее: «...таких вещей у нас еще, кажется, никто не пробовал делать. Нашим скульпторам все некогда было заниматься такими пустяками, как жизнь и правда, им надо было парить в заоблачных пространствах, в аллегориях и идеалах».
В этих строках весь Стасов: более яростного противника академизма и академической системы обучения трудно было бы найти. И в то же время любое проявление жизненной правды в искусстве им замечалось и поддерживалось.
Однажды Антокольский пришел в Публичную библиотеку, где Стасов заведовал художественным отделом, и попросил помочь ему найти какое-либо изображение костюма инквизитора. Это было необходимо для работы над горельефом «Инквизиция». С тех пор Стасов становится его постоянным советчиком и покровителем. Его интересует все: чем дышит молодежь, что она делает, о чем думает. Стасов выразил желание познакомиться с друзьями молодого скульптора.
После некоторого обсуждения решено было устроить встречу в квартире, где жили тогда Репин и Антокольский (Васильевский остров, Академический переулок, 1). Антокольский шлет Стасову письмо: «Уверенный в вашем слове, я убежден, что вы не откажетесь сделать мне честь посетить меня во имя искусства... мы будем ждать вас в субботу вечером в 7 1/2 часов».
продолжение...
|
