Галина Прибульская. "Репин в Петербурге"
13 сентября в комнате Репина был приготовлен чай и скромное угощение. На встречу решили пригласить еще нескольких учеников Академии - Семирадского, Ковалевского, Савицкого, В. Васнецова, Максимова и Буткевича. Все собрались заранее и ждали прихода маститого критика. Больше всех волновался Антокольский. Он то и дело выбегал на улицу встречать Стасова.
Наконец на пороге появился высокий человек в черном сюртуке. Он должен был согнуться, чтобы войти в комнату. И тут все пошло не так, как мечтал Антокольский. Стасов, завязавший вначале разговор о новой работе Антокольского, затем перешел на общие темы искусства. И дружеская, мирная беседа сменилась яростным, горячим спором. По существу, это был спор-поединок между Стасовым и Семирадским. Талантливый юноша, прекрасно усвоивший требования Академии, в этом споре выступил защитником классического, античного искусства. Стасова же один намек на преклонение перед античностью мог вывести из себя. Горячий, нетерпимый, он во имя защиты нового искусства - «натуральной школы» - мог одним махом расправиться с античным.
Нельзя сказать, что Стасов не ценил искусство древних греков. Он его прекрасно знал и любил. Впоследствии сам Репин вспоминал, как Стасов во время их совместного путешествия по Западной Европе восхищался статуей Венеры Медицейской или с каким восторгом рассказывал о сидящих фигурах на фронтонах Парфенона. Но он был нетерпим к тем, кто канонизировал античное искусство, кто признавал только его, не замечая кипевшей кругом живой жизни.
И вот теперь в пылу спора Стасов снова яростно обрушился на классическое наследие древних греков. «Я не могу понять, - гремел Стасов, - как вы, молодой человек, можете переносить эту условность поз, ограниченность движений и особенно это вечное повторение одних и тех же форм - везде, всюду... А в лицах! До бессмысленности, до шаблонности однообразие выражений!»
Семирадский, прекрасно эрудированный, разжигает страсти, парируя нападки Стасова. «Как, - возражал он, - разве Зевс и Гермес одна и та же статуя... Да мне странно даже кажется, надо ли защищать серьезно великий гений эллинов».
Спор разгорался все сильнее. Но спор велся только между двумя. Остальные сидели и молча слушали. На чьей стороне был Репин? Он сам об этом впоследствии откровенно писал: «Во все продолжение спора мы были на стороне Семирадского. Это был наш товарищ, постоянно получавший по композиции первые номера. И теперь с какой смелостью и как красиво оспаривал он знаменитого литератора. Картины эпохи Ренессанса стояли перед нами на недостижимой высоте, голландцев же мы не ценили... И даже Рембрандтом мы не интересовались и считали его работы недоконченными и почти манерными».
Да, Репину еще трудно было разобраться в этом споре. Изучая античное искусство, Репин не мог не преклоняться перед гением эллинов, и нападки Стасова были ему непонятны. Репин не мог сразу по существу разобраться и в позиции Семирадского, который в этом споре, опираясь на незыблемый авторитет античного искусства, оправдывал существование академического искусства, воспринявшего лишь формальную сторону искусства древних греков.
Но, пожалуй, Репин был слишком решителен, утверждая, что все были на стороне Семирадского. Присутствовавшие на встрече художники более зрелых, установившихся взглядов - Савицкий, Максимов, В. Васнецов, - наверное, не могли бы с этим согласиться. Да ведь и сам. Репин в это время был целиком поглощен темой, связанной с современной жизнью (он делает бесчисленные наброски к своей будущей картине «Бурлаки на Волге»). Что же касается Антокольского, то он не вступал в спор, как вспоминает Репин, боясь, что из-за плохого знания русского языка не сможет ясно выразить свои мысли.
Когда Стасов, попрощавшись со всеми, ушел (а это было уже далеко за полночь), Антокольский долго не мог успокоиться. «То, что он говорил, - великая правда, - повторял он в возбуждении Репину. - Семирадский только красиво трещал про старое, отжившее. А Стасов говорил про живое, родное наше искусство. Знаешь? Прав Стасов».
Действительно, Антокольский и Семирадский своим творчеством доказали, на каких разных позициях они стояли. Еще в Академии Антокольский не раз вступал в спор с Семирадским, упрекая его в том, что в его картинах нет художественной правды. А в 1877 году Антокольский писал Стасову: «Вы спрашиваете, какого я мнения о картине Семирадского? Что сказать вам? Это направление идет совершенно вразрез с моим».
Но, пожалуй, лучше всего объяснил отношение молодых художников к искусству Васнецов, вспоминая впоследствии эти годы: «Все мы считали тогда себя реалистами, искали только правды в искусстве... Красота для нас не была сама по себе, а служила отражением и выражением высшей духовной красоты, т. е. внутренней, а не внешней только. Нам не безразлично было, что говорит образ душе, и слово «идеал» для нас не было пустым избитым словом без содержания, и Антокольский был из сильнейших и самых последовательных выразителей этого нашего настроения». И Стасов это чувствовал. Поэтому-то его так тянуло к молодежи. Он видел в них опору, свою надежду, видел в них воплощение своей мечты о новом национальном русском искусстве.
продолжение...
|
