К.А.КОРОВИН
К Савве Ивановичу Мамонтову в Абрамцево, бывшее имение Аксакова, приехал летом Илья Ефимович Репин - гостить. Я и Серов часто бывали в Абрамцеве. Атмосфера дома Саввы Ивановича была артистическая, затейливая. Часто бывали домашние спектакли. В доме Мамонтова жил дух любви к искусствам. Репин, Васнецов, Поленов были друзьями Саввы Ивановича. И вот однажды летом я приехал в Абрамцево с М.А.Врубелем.
За большим чайным столом на террасе дома было много народу. Семья Мамонтова, приехавшие родственники и гости. М.В.Якунчикова, С.Ф.Тучкова, Павел Тучков, Ольга Олив, А.Кривошеий, много молодежи. Мы были молоды и веселы.
Илья Ефимович, сидя за столом, рисовал в большой альбом карандашом позирующую ему Елизавету Григорьевну Мамонтову. Врубель куда-то ушел. Куда делся Михаил Александрович?! Он, должно быть, у мосье Таньон. Таньон - француз, был ранее гувернером у Мамонтова, а потом гостил у Саввы Ивановича. Это был большого роста старик, с густыми светлыми волосами. Всегда добрый, одинаковый, он был другом дома и молодежи. Мы его все обожали. Таньон любил Россию. Но когда говорили о Франции, глаза старика загорались. Где же Врубель? Я поднялся по лестнице, вошел в комнату Таньона и увидел Врубеля и Таньона за работой: с засученными рукавами тупым ножом Таньон открывал устрицы, а Врубель бережно и аккуратно укладывал их на блюдо. Стол с белоснежной скатертью, тарелки, вина шабли во льду. За столом сидел Павел Тучков, разрезал лимоны, пил вино.
Но что же это? Это не устрицы? Это из реки наши раковины, слизняки.
- Неужели вы будете это есть?!- спросил я.
Они не обратили на мой вопрос и на меня никакого внимания. Они оба так серьезно, деловито сели за стол, положили на колени салфетки, налили вина, выжали лимоны в раковины, посыпая перцем, глотали этих улиток, запивая шабли.
«Что же это такое? - подумал я. - Это же невозможно!»
- Русский мулль, больше перец - хорош, - сказал Таньон, посмотрев на меня.
- Ты этого никогда не поймешь, - обратился ко мне Врубель. - Нет в вас этого. Вы все там - Репин, Серов и ты - просто каша. Да, нет утонченности.
- Верно, - говорит Тучков, грозя мне пальцем и выпивая вино. - Не понимаешь. Не дано, не дано, откуда взять?! Наполеон, понимаешь, Наполеон, а пред ним пленный, раненый, понимаешь, генерал... в крови. «Я ранен, - сказал мой дед, - трудно стоять». - «Вы, кажется, француз?» - спросил он. Наполеон Бонапарт тотчас же поставил ему кресло. Понимаешь, а? Нет, не понимаешь!
- А ты понимаешь, что ешь?
- Ну что? что такое? - мулли, вот он, спроси, - показал он на Таньона.
- Подохнете вы все, черти, отравитесь! - говорю я.
- Мой Костья, «канифоль меня сгубиля, но в могилю не звеля», - сказал Таньон, обращаясь ко мне.
«Замечательные люди», - подумал я и ушел. Спускаясь по лестнице, я услышал голос Саввы Ивановича: «Где вы пропали, где Михаил Александрович?» Посмотрев в веселые глаза Мамонтова, я рассмеялся.
- Миша и Таньон там. Устрицы.
- Милый Таньон, он ест эти раковины и видит себя в дивном своем Париже. Я пробовал. Невозможно - пахнет болотом.
- Это, вероятно, отлично, как знать, акриды!.. - сказал И. Е. Репин.
- А вы тоже их ели? - спросил я.
- Нет, я так думаю...
- Да, думаешь? Нет, ты поди-ка проглоти попробуй, - смеясь посоветовал Савва Иванович.
- Но почему же? Я думаю, это превосходно! - и он пошел к Таньону... Ночью, у крыльца дома, Савва Иванович говорил мне: «Это эскарго!.. - Как сейчас вижу лицо его и белую блузу, освещенную луной. - А Врубель особенный человек. Ведь он очень образован. Я показал ему рисунок Репина, который он нарисовал с Елизаветы Григорьевны. Он сказал, что он не понимает, а Репину сказал, что он не умеет рисовать. Недурно? неправда ли? - смеясь добавил Савва Иванович. - Посмотрите, с Таньоном они друзья, оба гувернеры (Врубель, когда я с ним познакомился в Полтавской губернии, был гувернер детей). Они говорят, вы думаете, о чем? О модах, перчатках, духах, о скачках. Странно это. Едят эти русские мулли и ничего. Врубель аристократ, он не понимает Репина, совершенно. А Репин его. Врубель - романтик и поэт, крылья другие, полет иной, летает там... Репин - сила, земля, не поймет никогда он этого серафима». В Москве, в моей мастерской, проснувшись утром, я видел, как Врубель брился и потом элегантно повязывал галстук перед зеркалом.
- Миша, а тебе не нравится Репин?- спросил я.
- Репин? Что ты?! Репин вплел в русское искусство цветок лучшей правды, но я люблю другое.
Умерли друзья мои: Павел Тучков, Серов, Савва Иванович Мамонтов, Врубель, Таньон... Там, в моей стране, могилы их. И умер Репин... Прекрасный артист, художник, живописец, чистый сердцем и мыслью, добрый, оставив дары духа света: любовь к человеку. Да будет тебе забвенна наша тайна земная ссор и непониманья и горе ненужных злоб человеческих...
Н. П. СЫЧЕВ
Мои встречи с И.Е.Репиным были немногочисленны и случайны. Однако некоторые из них оставили в моем сознании настолько глубокий след, что образ великого художника я не могу забыть до сих пор, хотя со времени этих встреч прошло более шестидесяти лет.
Первая встреча с Репиным состоялась в конце прошлого столетия в стенах незадолго перед тем открытого в Петербурге в Михайловском дворце Русского музея.
В то время я был гимназистом одного из старших классов и, помимо частных уроков с отстающими воспитанниками, подрабатывал еще копированием различных картин, находившихся в указанном музее.
В настоящее время осталось мало лиц, помнящих, что представляла собой в то далекое время экспозиция этого музея. Она имела характер частного собрания, подобранного без определенного плана. Помимо подлинных произведений искусства, переданных из Эрмитажа и Академии художеств, она включала экспонаты далеко не музейного значения, поступившие в музей из частных собраний.
Не менее случайный характер имела и развеска этих произведений. Возьму к примеру хотя бы один из залов верхнего этажа. При входе в него вы сразу же попадали в своеобразную атмосферу какого-то аукционного зала, где различные вещи, в том числе и картины, развешивались исключительно в целях продажи. Так и в экспозиции этого музея, вперемежку с произведениями передвижников - Корзухина, Шишкина, Кившенко, Ковалевского, Пимоненко и других висели картины представителей академического направления - Айвазовского, Судковского, Кондратенко, Галкина и даже такие академические «шедевры», как картина Липгарта «Девушка с мотыльком». Не лучше обстояло дело с экспозицией и в соседнем зале, где рядом с большими полотнами Карла Брюллова «Осада Пскова», «Смерть Инессы де Кастро» и «Орлиным гнездом» А. Попова находились задавленные этими полотнами небольшие картинки, вроде батальной сцены Дмитриева-Оренбургского из времен русско-турецкой войны 1876 года.
продолжение ...
|
