В четвертом или пятом ряду сидел согнувшись маленький старичок с взлохмаченными седыми волосами, в сером костюме. Его рука быстро и уверенно чертила что-то в маленьком альбомчике. Это и был Репин. На портрете Цицилии Ганзен, написанном им позднее, скрипачка изображена в том белом платье, в котором она была на концерте.
В скором времени я снова увидел Репина. На углу Екатерининской улицы и площади, в доме, верхний этаж которого занимала рисовальная школа, магазинное помещение нижнего этажа временно пустовало. Репин, его сын Юрий и художник Леви решили устроить в этом помещении совместную выставку картин. Около этого дома я и встретил их всех. Еще издали бросилась в глаза высокая фигура важно вышагивающего Юрия Репина. Он чем-то напоминал Петра Великого и по слухам, изображая Петра в своей известной картине «Петр I после Полтавской битвы», многие черты списал с себя в зеркале. Илья Ефимович шел немного впереди и, оживленно жестикулируя, что-то говорил своим спутникам. Я рассчитывал познакомиться с Репиным на предстоящей выставке, но ухитрился в самое неподходящее время простудиться и не только не познакомился с Репиным, но даже и выставки не увидел. Частые разговоры о Репине и его незримое «присутствие» сказывалось в работах многих начинающих художников, учеников рисовальной школы. Занятия в школе были вечерние. Днем там обычно никого не бывало. Но я особенно любил заниматься именно в дневные часы. Помещение было просторное, снизу из ресторана приглушенно доносилась далекая музыка, и так хорошо работалось в тишине - часы летели незаметно. Незадолго до моего поступления в рисовальную школу приезжала в Выборг художница Е.П.Самокиш-Судковская. Она раньше живала на даче около Выборга и, случалось, лечилась у моего отца. Теперь она захотела написать его портрет и приходила к нам на дом. Во время сеансов она позволяла мне присутствовать и давала много советов. По окончании сеанса мы вели долгие разговоры о живописи. Она всецело поддержала мое намерение посвятить себя целиком искусству, и это еще больше подогрело меня в работе, которой я отдавал уже каждую свободную минуту.
В те времена было «модно» среди тех русских, у которых водились деньги, и особенно спекулянтов ездить в «Пенаты» и покупать по дешевке рисунки Репина, по слухам сильно нуждавшегося. Я видел многие купленные рисунки Репина, слышал рассказы о заграничных выставках его картин, устраиваемых Леви, и мне все сильнее хотелось самому побывать у Репина, услышать его отзыв о моих работах, а главное, увидеть, наконец, настоящие, подлинные картины - работы великого мастера. Я чувствовал, что уже одно это даст мне бесконечно много. И вот, наконец, в одну из сред февраля месяца 1925 года я, полный надежд и ожиданий, еду к Репину!
Быстро мчится поезд. С детства знакомые места так красивы в зимнем уборе. Вот промелькнула уже и Райвола с знаменитой корабельной рощей, посаженной для русского флота. Вот Мустамяки, в окрестностях которых жило столько знаменитых людей: и Максим Горький, и Леонид Андреев, и Валентин Серов, и пейзажист Фокин... Вот Терриоки, Келломяки и, наконец, Куоккала. Я схожу с поезда. Сильный мороз, снег скрипит под ногами, низкое солнце играет искрами на снегу. В такой бы день хорошо мчаться на лыжах без всяких раздумий, но сейчас в глубине души тревожно - что-то скажет Репин.
Мой школьный товарищ, житель Куоккала, обещал проводить меня к Репину. Шагаем по зимней дороге. Вот мы и у цели: перед нами причудливые ворота с надписью «Пенаты», а за ними виден дом, напомнивший чем-то терем из «Золотого петушка». Терем завален снегом и выглядит нежилым. Дверь не заперта - входим. Читаем известные всем обращения. Я не решаюсь бить в гонг, но мой товарищ человек бывалый, он решительно и «весело», как велит надпись, бьет в гонг. По приказу следующей надписи, «сами» раздеваемся и попадаем прямо в знаменитую столовую с не менее знаменитым круглым столом. Нас встречает дочь художника, Вера Ильинична. В комнате находятся уже несколько человек, видимо, близких знакомых Репина, среди них один начинающий художник с папкой рисунков.
Вскоре появляется и сам Репин. В доме холодно, и он закутан в какой-то старенький халат, поверх которого накинута шаль. На голове неопределенный колпак, из-под которого торчат седые волосы, на ногах теплые туфли. Видно, что Илья Ефимович зябнет с утра и очень слаб. Сейчас он ничем не напоминает великого художника. Чем-то он похож на автопортрет Рембрандта в старости. Мы представляемся.
Поздоровавшись со всеми, Репин сел боком к столу, спиной к окну. «Ну показывайте, показывайте, что вы там принесли». Он взял папку с рисунками у моего соседа и стал их разглядывать. Не помню уже теперь, да и слышал ли я вообще, что говорил Илья Ефимович об этих рисунках. Внезапное сомнение охватило меня, и я испытывал мучительный стыд за свои работы. Зачем я их привез? Разве это то, что надо? Ведь это же жалкие потуги неуча, а я самонадеянно привез их показывать и кому?! - Великому Репину! Еще мгновение, и я бы, пожалуй, скрылся, но было уже поздно - Репин обратился ко мне. «Ну, что же вы? - услышал я. - Что же вы оробели? Показывайте». Со мной было два портретных этюда углем, копия маслом с этюда Шишкина и несколько рисунков. Теперь я понимаю, что Репину, конечно, интереснее всего были мои портретные этюды и рисунки, сделанные с натуры, но тогда мне казалось, что «картина» маслом - это главное, и я вынул первой свою копию с Шишкина. Ставя ее на пол, я слегка задел подрамником за длиннющую цепочку от дачных часов, висевшую до самого пола. Цепочка закачалась, и Репин, по-стариковски разволновался: «Ой! Как же вы, осторожнее, осторожнее, ставьте вон туда». Илья Ефимович внимательно рассмотрел все работы и, к моему удивлению, не только не разругал, но даже, как мне показалось, остался доволен. Однако вслух о наших работах он нам ничего не сказал. Может быть, не хотел говорить при других гостях. Увидев, что Илья Ефимович закончил осмотр наших работ, Вера Ильинична пригласила всех к столу. Даже тут было видно, как трудно живется Репиным. На столе, кроме нескольких булочек, по числу гостей, и самовара, ничего не было. Но тем не менее стол оживленно крутился, подвозя самовар, и все исправно пили чай. Несмотря на то, что все быстро согрелись от чая, общей интересной беседы как-то не получалось, и вскоре гости с Верой Ильиничной куда-то ушли и мы остались наедине с Ильей Ефимовичем. «Ну что же, молодые люди, - обратился он к нам, - значит, вы решили стать художниками?» Он долго и испытующе смотрел на нас и вдруг сказал: «Ох, не стоит! Напрасно все это!» - «Что напрасно?» - не поняли мы. «Учиться напрасно... Идти по этой дороге напрасно. Вам по неопытности кажется это легким и приятным делом. Как же, искусство! Да знаете ли вы, что это такое быть художником?! Множить собой толпу недоучившихся любителей не стоит, а чтобы стать настоящим художником, нужны годы тяжкого, невероятного труда. Сколько горя, страданий и лишений натерпишься за эти годы, а выучишься наконец и увидишь, что никому теперь настоящее искусство и ненужно. Как я жалею теперь, что пошел по этой дороге, стал художником!.. Нужно было мне заняться чем-нибудь другим, не мучился бы столько и прожил бы счастливо свою жизнь», - закончил он с горечью.
продолжение ...
|
