К. Е. МИЕСНИЕК
Многие из нас, латышских художников старшего поколения, получили образование в петербургской Академии художеств и в Центральном училище технического рисования Штиглица. Я также закончил эту школу. У гениальных русских мастеров Репина, Сурикова, Шишкина мы учились реализму в искусстве. Латышские художники-реалисты всегда высоко ценили эстетические воззрения Чернышевского, Крамского и Стасова.
В буржуазной Латвии художникам-реалистам работать было исключительно тяжело. Буржуазия стремилась изгнать реализм из искусства, насаждая безыдейный формализм, побуждая художников к слепому подражанию искусству Запада. Латвийское буржуазное правительство даже присуждало премии молодым художникам, выдавало стипендии, чтобы они могли изучать в Париже формализм и космополитизм.
Латышские прогрессивные художники находили истинную правду искусства в произведениях русских мастеров. «Свет с Востока!» - эта крылатая фраза была популярной среди значительной части художников и многих работников искусства.
Чтобы почерпнуть творческие силы, я решил встретиться с великим русским художником Репиным. Хотелось поговорить, посоветоваться с ним.
В Финляндию я попал совершенно неожиданно. В июле 1929 года в Риге организовалась группа желающих повидать города и природу этой страны и по возможности ознакомиться с жизнью финского народа. Я записался, решив, что смогу этой поездкой решить сразу две задачи: во-первых, ближе познакомлюсь с финским искусством, во-вторых, может быть, удастся навестить великого русского художника, ярчайшего представителя реализма Илью Репина, который уже давно жил в Финляндии.
Мы сели в поезд. Наш путь лежал через северную часть Латвии и Эстонии - до Таллина. Здесь мы пересели на пароход и поплыли через Финский залив в Хельсинки, чтобы затем совершить несколько маршрутов по Финляндии.
По заранее принятому решению я отлучился от экскурсантов на один день и поехал разыскивать Репина, который проживал в своих «Пенатах» - недалеко от станции Куоккала.
У меня с собой было письмо академика В.Пурвита к Репину, а также и номер «Иллюстрированного журнала» со статьей обо мне и двадцатью пятью репродукциями моих работ; кроме того, я захватил некоторые репродукции и фотоснимки. Все это хотелось показать прославленному мастеру, услышать его суждение. Я полагал, что опытный его глаз сможет увидеть наиболее характерное. Я ехал к нему как на экзамен.
Чем ближе подъезжал я к Куоккала, тем теснее окружали меня рожденные Репиным образы. Ведь так много лет я слыхал это имя, интересовался им, многие его работы видел во время учебы в Петербурге в оригиналах, но больше в репродукциях. Хотя я лично и не знал мастера, но считал его как бы своим учителем, моим настоящим наставником в живописи.
И теперь, сидя в поезде, мне достаточно было только прищурить глаза и задуматься... Но даже и с открытыми глазами я ясно представлял себе нарисованные Репиным типы, воссозданные им события и живописные образы. Яркие, характерные и психологически острые, они не покидали меня. Я старался углубиться в финляндские пейзажи, слушая непонятную мне речь, присматривался к финнам, но все это не могло рассеять шумной толпы репинских образов. Они окружали меня и, как бы сойдя с полотен, наперебой говорили о своем творце... Скоро и сам он будет передо мной и, возможно, расскажет о том, как они возникли.
Вот и они, долгожданные «Пенаты»! Передо мной несколько странная, необычного вида постройка, можно сказать, целый комплекс построек. Довольно большой двухэтажный дом окружают пристройки или веранды - то открытые, то застекленные. Кровли, то крутые, то покатые, лестнички повыше и пониже. Практический смысл заключается в том, чтобы солнце и свет использовать как можно больше. Вокруг дома разбит сад, виднеется пруд, за ним парк. Тишина, покой...
На замшелой серого цвета наружной двери читаю записку, в какие дни и часы принимает Репин. Не угадал приехать. У меня рождается сомнение, пройду ли к нему. Все же звоню. Навстречу выходит пожилая женщина (позднее я узнал - дочь Репина). Объясняемся с нею по-русски. Она говорит, что у художника сейчас неприемное время. Но я нее же не теряю надежды, говорю, что я художник из Риги, из Латвийской академии художеств. Подаю письмо Пурвита. Она берет его и исчезает за дверью. Через несколько минут возвращается, просит пройти:
- Отец все же примет вас.
В передней вижу надпись: «Самообслуживание - снимайте пальто, калоши, вытирайте обувь...» Затем женщина указывает мне на дверь.
Постучавшись, вхожу. Там, поднявшись из-за стола, меня ожидает Илья Ефимович Репин. Это старый человек небольшого роста, с седой, почти белой бородкой и еще более белыми волосами.
Сердечно поздоровались. Я вижу душевного, правдивого человека, который не умеет притворяться, выражать поддельную радость, радость ради приличия.
Мы встречаемся, как говорится, с глазу на глаз... Да, он уже стар: восемьдесят пять лет - не шутка! Только, помнится, рост его мне казался выше, очевидно, благодаря фотографии, на которой художник в связи с семидесятилетним юбилеем был сфотографирован в группе. Я стою перед ним, и мне почему-то хочется прикоснуться к этой белой голове, этим еще пышным волосам.
Все же он выглядит очень бодрым. Его живые, умные глаза устремлены на меня. Я успокаиваюсь, и мне становится совсем хорошо. Жду, когда он заговорит, чтобы послушать мастера и, может, выбрав минутку, кое о чем расспросить его.
- Пройдемте, уважаемый, наверх, в мою мастерскую, - приглашает он. Просторное помещение, большие окна, верхний свет. С помощью занавесей здесь можно создавать любое освещение, необходимое живописцу. Различная по стилю, не совсем привычная мебель. Расставлены несколько мольбертов. У одного большого мольберта - своеобразная лестница, чтобы по ней подниматься, работая над большими холстами. Наверху скамейка, чтобы присесть.
Мастер мне все показывает и рассказывает. На одном мольберте незаконченная картина. Она будет называться «Вольница». На стенах развешаны финские пейзажи и портреты русских писателей, певцов, художников.
Пока Репин знакомит меня с мастерской, показывая и рассказывая, я замечаю одну особенность, которой не приметил при встрече: он действует только левой рукой, а правая почти недвижима. И, будто угадывая мои мысли, он рассказал, что правой рукой не может уже держать кисти и рисует ею с трудом. У него имеется специальное устройство на ремнях, чтобы вешать палитру на шею, а не держать в руках.
продолжение ...
|
