Илья Ефимович зовет нас в сад. Гектар земли под усадьбой - красивый парк с небольшим прудом. Вот башня - «беседка Шехеразады», вот «площадь Гомера», названные так Репиным. Сколько замечательных русских людей побывало здесь: Стасов, Горький, Шаляпин, Маяковский, Павлов. Сад хорош, ласкова его природа, но мы стремимся поскорее увидеть мастерскую художника, где так благотворно для русского искусства протекли творческие часы Репина. Семь часов каждодневно стоял мастер за работой. Наконец, мы в мастерской.
Величайшее было наслаждение - из рук мастера брать для просмотра его рисунки. Вот папка с «Бурлаками», а вот другая - с «Запорожцами». Вот эскиз маслом «Казнь революционерки»: на шею девушки накинута петля. На стенах висят большие картины: «Голгофа», где у городской каменной стены стоят пустые римские кресты и псы лижут кровь. Вот «Явление Христа в Гефсимании». Рядом висят «Натурщица» и портрет Пушкина.
Неожиданно Репин согласился; чтобы мы сделали с него портрет. Он позировал нам так, как делали это в Академии художеств опытные натурщики - около трех часов с перерывом по пятнадцать минут. Двое из нас - Бродский и Кацман - рисовали, а я выпросил у любезного хозяина подрамник с натянутой клеенкой, масляные краски и палитру. Моя дерзость не была осуждена великим мастером. Я написал за этот недолгий срок фигурный портрет, изобразив Репина в кресле на фоне его мастерской. По окончании сеанса, когда Илья Ефимович подошел к моему этюду, я ждал от него укоризны. Но он добродушно посмотрел на меня и сказал одобрительно: «Целая картина».
Этот мой этюд был приобретен с московской выставки для фондов Третьяковской галереи, а я храню в памяти теплое слово великого мастера русской живописи - Ильи Ефимовича Репина.
П. Е. БЕЗРУКИХ
Имея поручение от журнала «Жизнь искусства» повидаться с Репиным, в 1926 году я написал Илье Ефимовичу письмо. Дня через два-три я получил любезное разрешение приехать к нему.
В первую же среду, заручившись пропуском от выборгского губернатора на въезд в пограничную зону, я помчался к Репину.
Куоккала, некогда очень шумная в летнее время дачная местность, теперь совершенно безлюдна. Ни людских голосов, ни собачьего лая, ни обычных звуков обитаемых мест.
По обеим сторонам дороги мелькают молчаливые, с заколоченными ставнями или разбитыми стеклами дачи, когда-то принадлежавшие русским. От вокзала до «Пенат» около двух километров. В первой от входа в калитку даче живет сын Ильи Ефимовича Юрий, а в следующей он сам.
На стекле входной двери картонная табличка: «И.Е.Репин. Посторонних принимает по средам от 3-х до 5-ти».
В прихожей серия картонных плакатов, из которых самый большой гласит: «У нас самопомощь. Всякий делает для себя все сам, без посторонней помощи. Сами раздевайтесь, снимайте галоши и затем, не ожидая никого, ударяйте колотушкой в «тамтам».
Здесь же, напротив вешалки, укреплен бронзовый гонг и под ним обтянутая замшей колотушка.
Встретил меня Илья Ефимович очень приветливо, как старого хорошего знакомого, усадил рядом с собой и, несмотря на присутствие большого числа гостей, почти непрерывно беседовал со мной. После ухода гостей мы еще долго разговаривали вдвоем, причем тема нашей беседы вращалась вокруг двух вопросов: СССР и искусство.
Вопреки уверениям гельсингфорских аборигенов, Илья Ефимович ни одной фразой, ни одним замечанием не только не выразил враждебного отношения к СССР, а, наоборот, во всем, что он говорил, чувствовался большой и серьезный интерес к Советской стране.
Илья Ефимович - очень добродушный, внимательный, гостеприимный хозяин. Несмотря на «самопомощь» и «механизацию» обеденного стола, он ухаживал за мной и сам подкладывал мне угощенья.
Расставаясь, мы условились переписываться. Я обещал прислать ему интересующие его книги.
- Пишите мне, пожалуйста, не забывайте старика. Вы открыли мне глаза на многое... Ах, если бы вы знали, как хочется поехать домой! Если не очень трудно, пришлите мне книжки о Ленине. Так хочется все понять.
Мне посчастливилось встретиться с Репиным в «Пенатах» не один раз, подолгу беседовать с ним, в течение нескольких лет переписываться. Но первое свидание сразу определило наши дальнейшие отношения.
Поздняя весна в Куоккала. Уже начало мая, а день по-зимнему лучисто ясен и звонок. На свежем снегу искрятся алмазные блестки, из труб в холодное небо столбами поднимается синеватый дым. Мы стоим с Репиным у окна, выходящего в лес, и тихо беседуем. Илья Ефимович поеживается в своем старомодном пепельно-голубоватом сюртуке, хотя в комнате тепло.
Художник грустен и встревожен. В «Пенатах» сегодня необычный день. Гостей нет, домашние разошлись по делам, а Илья Ефимович дважды поднимался в мастерскую и пытался работать.
- Ничего не выходит: болит рука, после нескольких мазков кисть валится на пол. Пробовал писать левой, пока не ладится. Решил дать отдых руке. А свет сегодня какой удивительный. Только бы работать, - вздыхает художник.
Вокруг завороженная тишина. Только монотонно тикают шварцвальдские стенные часы с кукушкой. На разлапистую ель опустилась ворона. С дерева медленно осыпается снег, на долю секунды повисая в воздухе прозрачной кисеей. Через мгновение ворона взлетела; сделав круг, она опускается на изгородь, по-хозяйски осматривается, потом, взмахнув крыльями, простужено каркает.
- Вот и жизнь, - оживляется Репин. - Мы только что смотрели на мертвую натуру, и казалось, смерть заледенила все, а ворона разрушила царство смерти. Жизнь - самое великое из всех чудес. Без нее невозможно никакое творчество... Нет ничего страшнее мертвой тишины, застоявшегося воздуха... Жизнь прекрасна вечным беспокойством природы, движениями души, которые так трудно и так радостно уловить в выражении лица, улыбке, гримасе, повороте головы.
продолжение ...
|
