Илья Ефимович сделал несколько мазков на этюде Киплика и объяснил, как нужно понимать обобщение.
Это было для нас откровением. Ничего подобного мы в Академии не слышали. Там царил рутинный подход, нас учили Вениг, Верещагин, Шамшин.
О них Илья Ефимович не мог спокойно слушать. Он топал ногами и кричал:
- Мертвецы! Мертвецы! Мундиры с золочеными пуговками...
Примерно в те же годы я встречал Репина несколько раз в мастерской художника А.Гауша, у которого собирались чистя ковцы. Помню также, что там бывали Д.Щербиновский, М.Судковский, А.Эберлинг.
Илья Ефимович садился рядом с нами, рисовал модель как равный. Он не любил пустых, светских разговоров, и если они начинались, сразу уходил.
Однажды (это было в академической мастерской, когда я писал картину из жизни финских рыбаков) вошел Илья Ефимович и попросил разрешения посмотреть мою работу. Картину я назвал «После бури». В ней были изображены жены и дети рыбаков, ждущие возвращения своих кормильцев с моря. Помню слова Репина:
- Обобщайте, обобщайте! Обязательно нужно обобщать...
Илья Ефимович взял палитру и кисть. Молодая, белокурая девушка, пушистая как одуванчик, ожила в несколько минут. Засверкали влажные камни, засеребрился мох.
- Ищите верности отношений, не забывайте, что живопись - это гармония красок. Важно передать правду...
Никаких теоретических разглагольствований, только наглядный показ, несколько пояснительных замечаний. Но какая это была для нас прекрасная школа!
Репин не считал себя педагогом. Помню, он говорил своей ученице Званцевой:
- Вы хорошо сделаете, если перейдете к Чистякову. Я учить не умею...
Да, своего метода преподавания у Репина не было. Он не был строгим методистом, но занятия его были глубоко осмыслены, а все указания покоились на фундаменте больших знаний. Илья Ефимович никогда не связывал учеников какими-то близкими ему приемами и давал полную свободу, помогая выявить себя, определить свой подход к форме, к живописной технике. Он не настаивал, что надо так-то прокладывать форму или что надо писать широкой кистью (Булатов писал чуть не пальцем).
Вспоминаю вечера в мастерской художника А.Ф.Гауша, в которой писал свою конкурсную картину ученик Репина А.Р.Эберлинг и где часто на сеансах рисунка бывал Илья Ефимович. Он вместе с нами работал над портретами. Помню, он рисовал углем жену Гауша - Любовь Николаевну. На моих глазах родился блестящий рисунок. Свободной, экспансивной линией, как у Серова, Репин сразу построил голову, а потом сосредоточенно, без подчеркивания особенных подробностей, выявлял характер, тип модели.
Помню несколько костюмированных вечеров в академической квартире Репина и у Чистякова. Из студенческой молодежи там были Девяткин, Дудин, Раевский, Форш.
Гауш пришел в костюме гугенота. Я оделся испанцем, отплясывал качучу. Репин был в восторге.
У Павла Петровича Чистякова собирались по субботам. Слушали музыку, пели, рисовали. Бывал брат Савицского, музыкант, пианист Буслов, кто-то из певцов.
Репин страстно любил музыку. Сам упоенно пел, затевал хоры. С Павлом Петровичем они часто вспоминали Италию. Помню, Репин рассказывал эпизод, как он писал этюд в горах и встретился там с разбойником.
- Я видел, как он вышел из-за скалы и стал позади меня. Чтобы нарушить молчание, я вынул портсигар. Разбойник взял папиросу и сказал: «Сальватор Роза был художником и тоже разбойник»... Все засмеялись.
В 1897 году я вернулся из Мюнхена, где учился в мастерской Антона Ашбе, в которой также работали ученики Репина Грабарь и Кардовский. Илья Ефимович очень интересовался постановкой дела у Ашбе, его методом.
- Рассказывайте, где были? Что видели? Чему научились?
У него не было, даже в интонации, что он чем-то «затронут», что его талантливые ученики, неудовлетворенные Академией, уезжали учиться в Германию.
В 1896 году Репин привлек меня к организации выставки «Опыты художественного творчества». Как-то Дмитрий Иванович Менделеев, который всегда интересовался художественным образованием, будучи в мастерских Академии, спросил у Репина: «Это все этюды, а где же творчество?»
Репин решил организовать выставку эскизов, в которой пригласил участвовать, наряду с учениками, известных художников. Сам он дал картину «Дуэль», которая была гвоздем выставки. Когда отбирали работы для выставки, Репин был очень строг. Он решал безапелляционно, но всегда правильно. Илья Ефимович очень заботился о том, чтобы наши эскизы выглядели хорошо. Он сам приводил их в порядок, руководил развеской. Одну из моих картин он снял со стены и покрыл лаком ретуше. Накануне открытия выставку посетила меценатка М.К.Тенишева, которая по рекомендации Репина приобрела некоторые работы его учеников.
В 1903 году я затеял издание альбома рисунков, которые должны были служить образцом и пособием для художественных школ. Я посоветовался с Репиным и Чистяковым, они помогли мне связаться с другими художниками. В альбоме приняли участие Д.Н.Кардовский, К.А.Сомов, Л.О.Пастернак и другие. М.П.Боткин дал несколько рисунков старых мастеров из своей коллекции. Я приехал в Москву к Сурикову и Серову, но последний был в отъезде. Суриков дал для воспроизведения свою акварель. Когда позднее я показал ему отпечаток, очень хорошо сделанный типографией, он сказал: «Это у вас как граммофон. Точно воспроизводит».
Илья Ефимович горячо поддержал наше начинание, он неизменно интересовался изданием альбома, помогал его распространению. Альбом продавался туго. В 1911 году из тысячи экземпляров еще триста оставались непроданными.
Репин поражал нас своей скромностью. Он хотел, чтобы его не замечали. На официальных торжествах он всегда был в тени.
Помню, на открытии Русского музея все мы хотели видеть Репина, искали его в группе профессоров Академии, но он скромно стоял у окна и делал наброски в альбом.
Одна из последних моих встреч с И.Е.Репиным была на Всероссийском съезде художников в Академии художеств, в 1911 году, на котором я выступал докладчиком. Помню несколько замечательных речей Репина. Он говорил сбивчиво, но очень эмоционально, зажигая аудиторию своим темпераментом.
Встречи с Ильей Ефимовичем дали мне возможность многое воспринять от великого мастера и ближе узнать его обаятельную личность.
В 1937 году, живя в Эстонии, я совершил поездку в «Пенаты» поклониться могиле великого художника. От его близких я услышал много печального о последних годах его жизни. Но удивительно было то, что великий мастер работал до последних дней своей жизни. На мольберте в его мастерской стояла радостная картина «Гопак».
продолжение ...
|
