Он сам никогда не давал мне каких-либо заданий учебного характера. Тем не менее его доброе внимание ко всему, что я делал и тогда и позднее, позволяет мне считать себя репинским учеником, хотя я не имел счастья заниматься в его мастерской Академии художеств.
По окончании школы в 1907 году мне была присуждена пенсионерская поездка за границу. Перед отъездом захотелось поблагодарить Илью Ефимовича за все и проститься с ним. В то время он уже постоянно жил в Куоккала, но мне еще не приходилось бывать там.
Обычно он принимал только по средам. Остальные дни посвящались работе. На этот раз было сделано исключение из общего правила.
Стояла пасмурная погода глубокой осени. Но тот день сохранился в моей памяти как один из самых светлых и теплых, настолько сердечно принял меня хозяин «Пенат».
Мы долго беседовали об искусстве, о моей предстоящей поездке. Илья Ефимович рассказывал о своих впечатлениях за рубежом. Бранил сухость и безжизненность официальных художников кайзеровской Германии. Восторгался природой и памятниками искусства Италии. Предостерегал от декадентствующих шарлатанов в Париже.
- А, впрочем, смотрите сами, - говорил Репин, - своими глазами. Пишите мне чаще о своих наблюдениях, обо всем, что вас по-настоящему заденет. Пишите, как думаете и чувствуете, без прикрас. А когда вернетесь из-за границы, приезжайте ко мне - рассказать свои впечатления - непременно.
На прощание он дал мне рекомендательное письмо в Париж. Адресовано оно было Илье Ильичу Мечникову. Знаменитый биолог к тому времени уже около двух десятков лет прожил во Франции и стал коренным парижанином. Однако он не утратил живой связи с передовыми людьми России, патриотом которой оставался и на чужбине.
Известно, что ученый был близок к искусству: он был первым председателем Общества молодых русских художников в Париже. Его зарисовки научных экспериментов отличались верностью руки и глаза. А жившая с Мечниковым в Париже его жена, Ольга Николаевна, серьезно занималась скульптурой и живописью, неоднократно выставляла свои работы в парижских художественных салонах.
Именно в расчете на широкие связи Ильи Ильича с кругами русских художников во Франции Репин и обратился к нему с просьбой помочь мне в выборе подходящего руководителя по живописи.
Мечников принял меня очень любезно. Держался просто, хотя и находился в зените всемирной славы - как раз осенью того года ему была присуждена Нобелевская премия. Он много расспрашивал о последних петербургских новостях, о Репине. С готовностью выполнил его просьбу, дав мне адрес знакомого живописца.
Верный обещанию, которое взял с меня Репин при отъезде, я несколько раз писал ему из-за границы. Несмотря на огромную занятость, Илья Ефимович постоянно отвечал. Надо сказать, что переписку он вел всегда обширную. Ему писали не только ученики и друзья, но часто лица совсем не знакомые, ища у него совета и поддержки. Не было случая, чтобы письмо осталось без ответа.
Даже самое краткое послание Репина приносило большую радость, столько было в нам всегда чуткости, человеческой теплоты и мудрости. Сильнее всего дорожу я письмом, написанным 2 июня 1908 года.
«Милый Миша Бобышов!- писал мне Илья Ефимович. - Простите, забыл, как по отчеству, и пишу по старой памяти, как увидел Вас впервые деревенским мальчиком. Мне это отрадно вспомнить. Вот он русский народ! Не умрут у нас Ломоносовы!- Наш ограбленный народ горит большим светом и любовью к искусствам...»
По возвращении на родину весной 1911 года одним из первых, конечно, я посетил Репина, чтобы подробно рассказать о трехлетнем пребывании за границей. В «Пенаты» я приехал опять-таки не в приемную среду, а, кажется, в пятницу по приглашению хозяина, который выразил желание побеседовать без помех. Больше всего Илья Ефимович расспрашивал о художественной жизни Парижа. С интересом смотрел мои путевые зарисовки, музейные штудии. Как всегда, бурно выражал свою реакцию, заметив интересное решение или любопытный мотив.
- Теперь вы законченный художник, - пошутил Репин и уже серьезно добавил: - А как думаете самостоятельную жизнь начинать?
По окончании пенсионерства, на время снимавшего прозаические заботы о средствах к существованию, передо мной со всей остротой встал вопрос о постоянном заработке, без чего молодому художнику нельзя было думать о творчестве. К счастью, у Штиглица давалась также хорошая педагогическая подготовка. Кроме теоретического курса по методике преподавания в старших классах, мы проходили практику на вечерних курсах при самом училище, на которых в свое время я сам готовился к приемным экзаменам. Занятия мы вели трижды в неделю под наблюдением опытных педагогов. Многие выпускники работали затем учителями рисования в различных учебных заведениях. Один из них, мой хороший знакомый, обещал и мне устроить уроки в ремесленно-техническом училище, где серьезное значение придавалось предмету рисования, особенно прикладного.
Об этом я и рассказал И.Е.Репину. Он одобрил мое решение и тут же вызвался написать мне рекомендацию. Между прочим, комичный случай произошел, когда я предъявил ее инспектору училища. Инспектор, немец по национальности, прочитав по-репински выразительно написанную характеристику, сморщил нос в пренебрежительной гримасе:
- Это не есть хороший стиль!
Так самый яркий писатель из всех художников, бравшихся за перо, исключительно чуткий к живому слову, Репин удостоился порицания за стиль со стороны чиновника, изучавшего русский язык только по засушенным казенным грамматикам!
С Ильей Ефимовичем я продолжал встречаться часто, не реже одного раза в месяц, и все последующие годы, пока волею событий поселок Куоккала из ближайшего пригорода Петербурга не превратился в «зарубежную территорию», а великий русский художник-патриот оказался по ту сторону государственной границы.
Изо всех встреч лучше всего, конечно, запомнились знаменитые репинские «среды». На них собиралось каждый раз много знакомого и незнакомого люда самого различного возраста и разнообразных профессий. Постоянно бывали художники Бродский, Горбатов, Сварог, профессора Академии Матэ, Беклемишев, не раз встречался я здесь с писателем Леонидом Андреевым, академиком Бехтеревым, артистом Павлом Самойловым, режиссером Евреиновым. Собирались музыканты, журналисты, певцы, адвокаты. Каждый имел право пригласить своих друзей, чтобы представить их гостеприимному хозяину. Набиралось обычно не меньше двадцати человек. Особенно многолюдно бывало летом.
Пригородный паровичок ходил тогда довольно редко, а потому гости, не сговариваясь, прибывали на одном поезде часам к трем. Разъезжались тоже все вместе, не раньше восьми вечера. На станцию шли пешком оживленной гурьбой.
продолжение ...
|
