- Трудновато, но что поделаешь... Хочется еще поработать. У меня несколько начатых холстов, а другие в замысле.
Далее говорит, что начала изменять ему память, и настолько, что возьмешь краску с палитры, чтобы положить ее на нужное место на картине, и за это мгновение уже забудешь, на какое именно место. Так задерживается работа.
Его фигуру, действительно, будто прижали к земле долгие годы труда. Но сетования на старческие недуги не помешали мне видеть Репина великим и сильным, каким мы знаем его в искусстве. В его лице мне представлялся крупнейший художник-реалист наших дней, гуманный, интеллигентный, большой человек.
Репин указал мне место, сел со мною рядом и с истинной добротой старого, умного русского человека стал расспрашивать о поездке, интересовался общим характером нашего путешествия и тем, как я нашел «Пенаты».
То расспрашивая, то рассказывая, он говорил о трудолюбивом латышском народе (я помню точно эти слова), о Латвийской академии художеств, о ее ректоре Пурвите, которого он хорошо знал лично, уважал и искусство которого ценил. В беседе упоминал наших старых мастеров - Гуна, Алксниса, Розенталя. Расспрашивал меня о рижских музеях и выставках, а также о главнейших направлениях и характере современного латышского искусства. Художник проявил интерес к рижским театрам, опере (одна из его дочерей, актриса, несколько лет выступала в Рижском русском театре). Расспрашивал о латышских писателях.
Я рассказал, между прочим, что в Риге пел Шаляпин в «Борисе Годунове» и «Дон-Кихоте», упомянул, что у нас гостили также советские художники, что из старых у нас живут и работают Виноградов, открывший свою студию, затем Высотский, Богданов-Вельский; что оба Виппера читают лекции, старый - в университете, молодой - в Академии художеств. Рассказал еще кое о чем, стараясь по возможности не злоупотреблять вниманием и временем старого человека. Репин радовался услышанному, снова просил передать привет Риге, Пурвиту и всем, кто его поминает добром. Я обещал.
Когда, таким образом, в отрывочных штрихах мастер был информирован о художественной жизни в Латвии, наша дальнейшая беседа зашла о современном западноевропейском искусстве, о его будущем.
Илья Репин был непоколебим в своих взглядах художника-реалиста. Он снова высказал мысль, что бессодержательное формалистическое искусство долго не просуществует. Серьезное искусство будет неизменно возвращаться к реализму. Не может быть искусства вне своего народа, своей страны, вне жизни. Искусство должно быть носителем правды и гуманизма. Художнику нужно любить свой народ с такой силой, чтобы быть правдивым в выражении своих чувств, быть сердечным и столь стойким, чтобы говорить правду в глаза, выносить приговор, осуждать зло. Высшее призвание художника - петь славу жизни, настоящему человеку, который строит будущее. И снова повторил, что без реализма и народности не может быть настоящего, большого, бессмертного искусства.
Я был поражен, когда Репин наивно добавил после этого, что ему не удалось достичь многого.
Как бы инстинктивно протестуя, я указал на один из этюдов к «Бурлакам», висевший на стене в мастерской, и воскликнул:
- Что может быть лучше этого?
- Да-а, это мне еще как-то удалось, - ответил Репин, заметно покраснев. - Ничего лучшего я так и не смог сочинить... Но простите, что в беседе мы отклонились. Ведь как хорошо теперь, что искусство можно популяризировать, издавать хорошие красочные репродукции большими тиражами. Народ теперь может знать своих художников. В мои молодые годы этого не было.
Репин рассказал, что у него в гостях был советский живописец Бродский, привозил репродукции и среди них воспроизведение своей картины «Расстрел 26-ти бакинских комиссаров». Бродский уговаривал его вернуться в Советский Союз.
Репин продолжал говорить о себе спокойным голосом.
- Если бы не годы, ответил я Бродскому, то поехал бы. Но теперь я слишком стар... Ни врачи, ни массажи - ничто не помогает. Я здесь привык, прижился, также и родственники... Финский музей купил несколько моих работ, некоторые я им подарил. Какой-то художник увез в Париж несколько моих картин, забыл его фамилию. Деньги, конечно, не шлет. Пусть... Лишь бы не пропали сами работы!
Репин поинтересовался моими работами. Нет ли у меня с собой фотоснимков? Ему понравились портрет моей матери, «Продавщицы цветов», «Прачка». Но если чувствовалась стилизация или не было полноты содержания, он указывал:
- Это, милейший, для реалиста - уже недостаток!
Он советовал мне ближе познакомиться со старыми голландскими и испанскими мастерами - у них так много неумолимой правды жизни и подлинной художественной выразительности.
За беседой время шло быстро. В мастерскую вошел кто-то из домашних. Меня познакомили.
- Это, видите, мой сын Юрий, тоже художник, живописец. И у него есть своя мастерская. Так мы и живем, как видите, на этой древней финской земле... Мы теперь не вегетарианцы, - вдруг не знаю зачем добавил он. - Теперь мы кушаем все то, что едят другие.
Смотрю и вижу, что старый мастер заметно устал. Это, видно, он и сам почувствовал. Поэтому попросил Юрия показать мне свою мастерскую, показать парк, окрестности, взморье.
Стали прощаться. Я выразил свою большую радость и искреннюю благодарность за встречу с великим мастером реалистического искусства. И вот наше последнее рукопожатие... Через год Ильи Репина уже не было среди живых.
Молодой Репин любезно показал свою мастерскую. Она была поменьше, но вполне достаточная для работы. Здесь тоже был верхний свет. На стенах развешаны небольшие вещицы - зимние пейзажи, охотники. На мольберте стояла начатая картина, какой-то мотив из Ветхого завета.
Мы прошли на взморье. Далеко и не очень ясно можно было рассмотреть Кронштадт. Отсюда старый Репин мог видеть частицу своей родины, той земли, где нет эксплуатации человека человеком, где под руководством Коммунистической партии осуществлялись ленинские идеи, строилась новая жизнь и расцветало новое искусство.
На станции я попрощался с молодым Репиным. Поезд повез меня обратно к нашим экскурсантам.
Я испытывал чувство глубочайшего удовлетворения. Еще раз убедился в правоте своих взглядов на основы искусства, на роль искусства в жизни человеческого общества. Подлинный, жизненно верный, добрый реализм никогда не умрет!
Краткая встреча с Ильей Репиным ярко запечатлелась в моей памяти, я никогда не смогу ее забыть. Возвратившись домой, по одной из фотографий, что прислал мне старый мастер, я написал портрет Репина; он и сейчас находится в моей мастерской.
(Воспоминания напечатаны в книге К.Миесниека «Моя жизнь и творчество» (Рига, Латвийское государственное издательство, 1959) на латышском языке. Перевод публикуемых воспоминаний сделан В. Зедайном.)
продолжение ...
|
