Мастерская И.Е.Репина многолюдна; говорят, что к нему попасть нелегко, что он очень разборчив и капризен, что он составляет для себя список тех учеников, работы которых ему по душе. На устраиваемых ежегодно в ноябре месяце отчетных выставках Илья Ефимович совершал обход в сопровождении учеников, критически разбирал их работы, «невзирая на лица». Он высказывался о работах прямолинейно, резко, а иногда иронически. Так, например, о работе одного ученика он сказал: «Знаете, если бы не ваша подпись на ней, я мог бы подумать, что это написал сам Леонардо да Винчи».
Коллективный критический обзор ученических выставок приносил ученикам большую пользу. В процессе такого обсуждения Илья Ефимович сообщал много ценного из творческой жизни других художников. Обычно в этих обходах участвовали и ученики других мастерских. Все с напряженным вниманием слушали, что говорил Репин. Илья Ефимович очень импонировал своей внешностью, он был прост и доступен. Его личность и талант имели большое влияние на молодых художников. Многие из нас подражали его походке, манере говорить, стремились писать «под Репина».
Вспоминая о своем пребывании в Высшем художественном училище, я до сих пор не могу самому себе уяснить: какая сила толкнула меня, влюбленного в И.Е.Репина и давно мечтавшего сделаться его учеником, броситься в «объятия» В.Е.Маковского и стать учеником его мастерской? Я был очень скромного мнения о своих способностях и не был уверен в том, что Илья Ефимович примет меня, поэтому остановил свой выбор на В.Е.Маковском. Впоследствии я глубоко об этом сожалел.
Девятое января - Кровавое воскресенье и последовавшие за ним события повлекли за собою закрытие училища, сперва до конца учебного года, а потом и на весь 1906 год. Я приехал в Петербург из своего родного города Суджи только в 1907 году. Мои товарищи - ученики мастерской И.Е.Репина - при всякой встрече со много упрекали меня и мое пребывание в мастерской В.Е.Маковского связывали с якобы тайным моим честолюбивым замыслом - добиться у своего профессора протеже на заграничную поездку. Я давно тяготился обучением у В.Е.Маковского, не будучи удовлетворен методом его руководства, и решил оставить его. Это произошло в первой половине 1907 года. Однажды я встретил И.Е.Репина в коридоре, близ его мастерской. Мои товарищи, ученики Ильи Ефимовича, представили ему меня. Он заговорил со мною приветливо; спросил, в какой школе я учился, и, узнав, что окончил Одесскую рисовальную школу, с большим оживлением, восторженно стал хвалить школу и особенно ее преподавателей - Геннадия Александровича Ладыженского и Кириака Константиновича Костанди. «Ах, это прекрасные художники! А почему вы уходите от В.Е.Маковского?» Я сказал, что не удовлетворен постановкой преподавания и что хочу поработать под его руководством. Илья Ефимович попросил меня получить от В.Е.Маковского письменное согласие на мой переход в его мастерскую и выразил желание познакомиться с моими работами: «Принесите завтра ваши эскизы, а с живописью и рисунком я познакомлюсь в процессе учебных занятий», - и закончил свою беседу рукопожатием. На следующий день я принес несколько эскизов, которые были подвергнуты внимательному критическому анализу. Илья Ефимович сделал ряд ценных указаний и в основном выразил удовлетворение моими эскизами.
Мастерская Репина была очень вместительной, она помещалась на верхнем этаже главного здания Академии художеств, в ней работало более пятидесяти человек. Занятия по живописи продолжались с десяти часов до часу дня, а по рисунку с пяти до семи часов вечера. Живя в Финляндии в своих «Пенатах», Илья Ефимович два раза в неделю - в понедельник и пятницу - приезжал на весь день для занятий с учениками. Всегда просто и изящно одетый, он аккуратно являлся в мастерскую в начале занятий, внося в нашу трудовую атмосферу дух творческой и рабочей настроенности. Внимательно просматривая работы учеников, спокойно, без спешки, он деловито обсуждал каждую работу с ее автором. Его советы и критические замечания были просты, немногословны и подчас остры, но никогда не были стереотипными. В рабочее время в мастерской была тишина, нарушаемая движением кистей по холстам и хождением художников от мольберта к мольберту. Увлеченные работой, художники избегали разговоров; если нужно было поправить позу натурщиков, объяснялись с ними жестами.
Такой порядок и дисциплина выработаны были серьезным отношением руководителя к труду и любовью к искусству. Илья Ефимович не любил, если кто-нибудь нарушал этот трудовой священный порядок, и глубоко огорчался, если это случалось. Однажды, войдя в мастерскую, он заметил меня и моего товарища Депальдо сидящими за шашками, в то время как натура была на своем месте и все работали. Он ничего не сказал, но по выражению его лица я заметил, что он огорчен нашим легкомысленным отношением к труду. Как всегда, он стал проводить осмотр работ. Я уже стоял перед своим этюдом, когда, наконец, очередь дошла до меня. Илья Ефимович молча осмотрел мою работу, как бы что-то обдумывая, и вдруг, повернувшись ко мне, сказал: «А знаете, я думал, что вы не любите искусство, в шашки играете, а вы все же его любите!»
В этой короткой фразе был и упрек по поводу моего увлечения шашками и одобрение моего этюда. После этого я работал с таким подъемом, что не заметил, как прошли остальные два часа занятий, а шашки возненавидел на всю жизнь.
В марте 1907 года я подал прошение в совет Академии о продлении моего пребывания в Высшем художественном училище (по закону я должен был идти в армию). На моем прошении Репин написал: «В середине марта сего года, удостоверившись в согласии В.Е.Маковского на переход г. Лихина в мою мастерскую, я принял его, и он занимается очень усердно и не без успеха. Подготовлен он хорошо. Продлить срок его пребывания в моей мастерской также, по-моему, необходимо, так как он действительно пострадал за это время, о чем он пишет в этом прошении. Проф. руков. И.Репин». Я получил отсрочку.
В вечерние часы (с пяти до семи) рисовали обнаженную натуру. Перед началом занятий Репин заходил в ученическую чайную комнату, находящуюся по соседству с мастерской, и за чашкой чая беседовал с учениками на темы, связанные с искусством.
Удивительно и интересно говорил он о художниках - близких и далеких - об их творчестве, о меценатах, покровителях и покупателях художественных произведений. Однажды один из его учеников неуважительно выразился о П.М.Третьякове. Илья Ефимович выступил с страстной отповедью, встав на защиту доброго имени Третьякова, сделавшего великое дело собирания народной сокровищницы русского искусства.
Аккуратно в пять часов Репин приходил в мастерскую и уходил из нее в семь часов, вместе с учениками. Просматривая рисунки, он, так же как и на занятиях по живописи, проходил ряд за рядом, не пропуская никого. В моих рисунках он нашел существенный недостаток - нарушение пропорций, но сказал: «Профиль вы чувствуете хорошо!»
Илья Ефимович часто бывал на наших ученических вечеринках, которые устраивались в мастерской на товарищеских началах. Я помню одну из таких вечеринок, на которую был приглашен для «щирого» украинского сердца Ильи Ефимовича кобзарь. Он играл на бандуре и пел. Репин не мог удержаться, чтобы не взять альбом, кем-то услужливо предложенный. Очень продолжительно длился этот трудный сеанс, во время которого подвижное лицо слепого певца беспрерывно изменялось, то нахмуриваясь, то слегка улыбаясь, а голова то опускалась, то взлетала кверху, и все же Илья Ефимович блестяще решил трудную задачу. Мы все, окружив его, с восторгом напряженно следили за процессом рисования; по бумаге разбрасывались крючковидные штришки, которые в итоге создали замечательный характерный образ слепого бандуриста. Это был показательный урок, восхитивший всех нас. Этот вечер запомнился мне как наилучшее творческое единение учителя с учениками.
продолжение ...
|
