В общем от рисунков, когда на них смотришь, веет какой-то невыразимой прелестью свободы и легкости, мастерства, как будто рука художника, играя, сама рисовала свободно, без труда, только потому, что ей очень хотелось рисовать, и все сделала эта рука художника сразу, без поправок. А если в своем игривом настроении художник карандашом немного дальше провел линию, то он корректировал ее только тем, что рядом проводил вторую линию на волосок дальше или ближе, и обе линии так оставались, не уничтоженные резинкой. Но ясно видно, что внимание художника было сосредоточено на выполнении сути и изучении натуры, и потому он направлял свою руку, как кучер резвых лошадей по желаемой ему дороге и, что самое главное, не по проторенной. В каждом рисунке, когда его рука брала карандаш или растушевку, уже была поставлена художником цель - задача, что он должен запечатлеть и как, хватит времени для этого или не хватит. Можно было бы в таком роде описать и другие произведения, сделанные Репиным в Талашкине, но это не входит в мое задание. Если же я остановился более подробно на описании таких, казалось бы, незначительных рисунков (набросков), то исключительно для молодежи, обучающейся живописному и рисовальному искусству. Капитальные произведения - картины, портреты Репина - публика (не обучавшаяся) рассмотрит и обратит на них внимание, но художникам, да еще молодым, в период изучения гораздо важнее и ценнее как можно больше извлечь для себя пользы не из законченных картин, где скрыты усилие художника и подход к выполнено, а в рисунках и этюдах - ценных и дорогих для изучения. Рисунки Ильи Ефимовича по внешнему виду часто так скромны, что можно их и не заметить, то есть посмотреть только бегло, поверхностно.
Я буду считать себя достигшим своей цели, если все, кто будет смотреть рисунки Ильи Ефимовича, обратят свое внимание на них не меньше, чем на его законченные произведения.
Мне приходилось встречать многих художников - хороших людей, даже исключительно хороших, но в разговорах и в обыденной жизни как-то невольно чувствовалось их превосходство. И.Е.Репин как-то так себя вел, что эта грань стиралась, и я все время с ним ходил, говорил, работал как с равным себе товарищем и близким другом, совершенно забывая, какая огромная разница между нами во всем, даже в возрасте.
Когда Илья Ефимович рассказывал о международных выставках и показывал полученные им золотые медали, рассматривал эти медали, я слушал его рассказы так, как будто и я участвовал на выставке своими произведениями, а он, Илья Ефимович, рассказывает мне об этом как очевидец, товарищ товарищу, которому не удалось лично там побывать.
При встрече Илья Ефимович обыкновенно спрашивал: «Вы что-нибудь написали? У вас что-нибудь есть новое? Зайду, а если нет, не пойду».
Когда Илья Ефимович чем-либо кому помогал, он делал так, что получающий чувствовал себя как будто он вправе получить, как будто заработал, а не получил благодеяние.
Не любил Илья Ефимович всяких почестей и восхвалений; прежде всего потому, что отнимают много времени от искусства, а при восхвалениях и даже высказанных ему простых похвалах как бы сжимался и начинал себя самоуничтожать, говоря: «Ну, что я. Моя живопись грубая». И всем ученикам давал такие искренние, товарищеские советы, говоря: «Смотрите, бывает время, когда везет, идут заказы, старайтесь в это время побольше выполнить. Потом настанет время, что называется, заколодит».
Когда я переехал вновь из Смоленска в Петербург на жительство, то как-то случайно я встретился с Ильей Ефимовичем. Он спросил: «Когда вы приехали в Петербург?» - и, узнав, что уже месяца два, сказал: «А что же вы до сих пор не были у меня?». А на мой ответ, что боялся отнять у него время своим приходом без дела, Илья Ефимович сказал: «Да, старых профессоров забывают».
Однажды встретились мы с Ильей Ефимовичем на художественной выставке и, рассматривая вместе картины, дошли до портрета Серова (м-м Гиршман). Он воскликнул:
«Посмотрите, и что это Серов такую руку от локтя до кисти короткую написал и как это он отношения не держит, ведь рука на первом плане».
Другой раз, тоже на картинной выставке, перед портретом Н.К.Бодаревского (какой-то дамы) сказал: «А затылка-то нет. За головой нет воздуха».
В 1908 году я переехал на жительство в Москву. Будучи в Петербурге с несколькими товарищами-репинцами на Всероссийском съезде художников, поехали к Илье Ефимовичу в Куоккалу. Илья Ефимович очень мило нас принял, угостил обедом, а вечером Нордман-Северова дала нам бумаги и карандаши и попросила, чтобы мы каждый нарисовали что-нибудь на память для альбома. Один из альбомов был заполнен рисунками И.Е.Репина. При осмотре этих рисунков, большей частью портретов, меня поразила какая-то особая простота, почти невероятная, какой-то своеобразный подход и совершенно непохожий на вышеописанные рисунки прием.
Большей частью тут были рисунки углем, иногда с маленькой подкраской сангиной. Рисунки поражали тем, что в них не было линии и оформления линией формы глаза, носа, рта и прочего, но был портрет живого человека, со всеми его характерными особенностями, рельефом, причем и лепки, и тушевки тоже не было, как будто только кое-где угольком тронуто. Тут уже мастерство Ильи Ефимовича дошло до высшей точки, до той, к которой стремился Хокусаи, говоря: «В сто десять лет я дойду до того, что ни штрих, что ни точка - будет жизнь».
Жаль, что такие люди умирают. Единственное утешение для всех нас, остающихся в живых после смерти таких величайших людей, беззаветно любящих искусство, это то, что они остаются жить в своем искусстве и что можно учиться на их творениях.
Н. Ф. РООТ
Мое знакомство с И.Е.Репиным протекало на протяжении двадцати двух лет - с 1890 по 1912 год с перерывами. Я не был учеником Репина, но неоднократно пользовался его советами и часто встречался с ним.
Я поступил в Академию художеств в 1887 году. Академическая школа еще не была реформирована. Темы преобладали библейские, вроде «Мария помазывает ноги Христу», и другие. Нас мало удовлетворяла царившая в Академии казенная метода, и мы, группа молодых художников, в свободные вечера собирались друг у друга.
Я и мои друзья, И.Рерберг, Д.Киплик, А.Явленский, А.Ростиславов, А.Блазнов, часто встречались у Рерберга на 11-й линии Васильевского острова, в его большой комнате, рисовали, спорили об искусстве. Иногда приходил старичок Клодт, пейзажист, рисовал с нами.
Однажды Киплик, ученик Репина, позвал меня к себе. Это было в мае 1890 года.
- У меня будет Илья Ефимович. Приходи, но обязательно возьми свои этюды. Вместе с Рербергом Киплик занимался исследованием прочности масляных красок; их работы очень интересовали Репина.
На столе самовар, бублики. Точно в назначенный час пришел Репин. Элегантный, небольшого роста. Тембр голоса низкий, восторженный тон. Он сразу же захотел познакомиться с нашими работами. Строго разбирая этюды, он умел подбодрить нас, внушить веру в свои силы.
- Да нет. Вы сделаете! Это у Вас прекрасно пойдет!.. Работайте, работайте дальше... Мы собирались ехать в Крым. Илья Ефимович говорил, что он не пейзажист, но чувствовалось, что он любит природу и горячо реагирует на ее красоту.
- Какой сегодня день! Как все освещено!.. В природе все красиво. Умейте выразить ее красоту, ищите свой язык, свои краски.
Он заговорил об обобщении.
- Деревья имеют форму, ее нужно уметь обобщать.
продолжение ...
|
