Не раз в разговоре со мною Илья Ефимович говорил о себе: «Моя живопись грубая».
Так как до назначения Ильи Ефимовича профессором в Академию художеств он не брал к себе учеников ни за какую плату и их у него не было, за исключением В.А.Серова, то мы, первые ученики, старались всесторонне изучить Репина как преподавателя, как художника и как человека. Поэтому, как я сказал раньше, мы коллективно за чаем или в свободную от занятий минуту обсуждали всем классом его замечания и все, что кто знал о нем.
Одна ученица, старая знакомая Репина, рассказала, что во время приезда картины Семирадского «Фрина» ей пришлось эту картину видеть вместе с Ильей Ефимовичем и что он даже сердился, что она недостаточно восторгалась ею. «Через неделю, - рассказывала она, - я опять встречаю Илью Ефимовича недалеко от выставки и говорю: «Пойдемте, посмотрим еще раз картину Семирадского», а он говорит: «Нет, я был уже несколько раз, рассмотрел, и мне она перестала нравиться».
Время безостановочно и неумолимо уходит, а в молодости и не сознаешь свою молодость как самое драгоценное богатство в мире.
Илья Ефимович много раз говорил нам: «Старайтесь сделать как можно больше до тридцати лет, потому что кто до тридцати лет ничего не сделает, тот ничего уже не сделает». Также говорил он относительно того, как смотреть самому на свою работу и как ценить: «Если кто-нибудь будет хвалить вашу картину, а вам она не нравится, переделывайте без сожаления. Если ваша картина вам нравится, а другим не нравится - ставьте на выставку без колебаний».
Еще советовал Илья Ефимович держаться одной какой-либо выставки и той группы художников, с которыми начал выставлять свои работы.
Во время выполнения портретного заказа я хотя и не мог уделять столько времени для писания этюдов, как мои товарищи, но все же с появлением каждого нового натурщика писал хоть часть модели. Всю жизнь я учился всему урывками, между заработком.
Однажды в студии я начал писать только голову натурщика не как портрет, а как этюд в ракурсе - в профиль. Илья Ефимович при обходе взял у меня палитру и кисти и проложил, промоделировал немного вокруг глаза и часть скулы и щеки, а потом и говорит мне: «Если вы хотите написать, чтобы было ярко и свежо, то если пишете ярко свет, в тень пускайте грязцу и, наоборот, если яркая тень, в свет грязцу пустите. Иначе одна яркость будет убивать другую». Меня очень удивило это замечание Ильи Ефимовича, можно сказать, ошеломило, так как у меня была именно эта мысль, и я ставил себе эту задачу, садясь писать голову. А Репин как будто читал мысли в чужих головах и так молниеносно; пришел, увидел, несколько мазков положил и отгадал задачу, поставленную себе учеником. Мне тогда ясно стало, что великий мастер и не изучивши специально педагогического искусства будет великим педагогом и при желании принесет ученику больше пользы, чем знаменитый педагог - небольшой мастер.
Когда ввели новый устав и в Академию художеств вошел новый состав профессоров, то были изменены и экзаменационные требования. Раньше от поступавшего требовалось нарисовать только голову с гипса за два часа, а при новом уставе - нарисовать и написать обнаженную человеческую фигуру, поэтому приехавшие издали даровитые, но малоподготовленные юноши проваливались на экзаменах. Репин решил открыть студию для подготовки учеников в Академию художеств и весной 1894/95 учебного года, то есть в конце первой зимы его профессорства, сделал мне лестное и материально выгодное предложение, а именно: быть ему помощником в преподавании рисования в открытой им студии, которая помещалась в доме кн. Тенишевой (Галерная, 13) и была открыта для занятий в 1895/66 учебном году. Во время организации этой студии, называвшейся Тенишевской, Илья Ефимович иногда приглашал меня для разрешения тех или иных вопросов. Он говорил мне тогда: «Надо же нам сговориться обо всем, чтобы не вышло так, что вы будете говорить одно, а я другое, а также нам надо условиться, когда и как произвести экзамены».
Вначале было решено на совещании с Тенишевой принять двадцать пять человек учеников, но так как наплыв желающих поступить в студию был большой и даровитых много, то приняли столько учеников, сколько могла вместить студия, что называется до отказа - сорок человек. Репиным было поставлено условие, что я должен буду приходить в студию для преподавания два раза в неделю, а Илья Ефимович один раз.
Сколько понадобилось Илье Ефимовичу времени и труда подготовить меня раньше, чем я был допущен им к преподаванию. Для нашего свидания было определено место у него на квартире, куда я мог приходить к нему в часы завтрака, когда мне экстренно надо было с ним поговорить. С утра до завтрака Илья Ефимович работал у себя в личной студии, и кто бы к нему ни приходил до часу дня, хоть министр - Репина не было дома.
Во время завтрака мог быть принят каждый или кто-либо из его товарищей (большей частью бывал профессор Матэ). После завтрака обыкновенно Илья Ефимович уводил меня из столовой в приемную для переговоров. Если времени было мало, то назначалось свидание на вечер.
Почти всегда, когда я бывал у Ильи Ефимовича, при нашем разговоре никто не присутствовал. А ведь после моего годового преподавания в Тенишевской студии и отъезда в Смоленскую рисовальную школу на моем месте были П.Е.Мясоедов, а затем Д.А.Щербиновский, на которых Илье Ефимовичу тоже пришлось потратить немало времени, раньше чем допустить их к преподаванию рисования и живописи.
Когда, бывало, сидишь вечером у Ильи Ефимовича один на один и он от дела перейдет к рассказам о чем-нибудь из личных своих примеров, большей частью о каких-нибудь неудачах в живописи, то это выходило у него так просто и задушевно. «Вот, мол, бывало, поедешь летом на этюды, пишешь и думаешь: вот теперь я привезу этюды, каких еще никто не писал, удивлю. А когда возвратишься в Петербург и еще никуда из своей квартиры не выходил, развернешь этюды и сразу увидишь, какая дрянь».
Глядя во время рассказа на Илью Ефимовича, на его доброе молодое лицо, его выражение, на гибкую фигуру, огромные каштановые волосы и бородку - маленькую, без седины, он казался почти одних лет с нами, его учениками. Посмотрите на фотографию, где Илья Ефимович снят во дворе Тенишевской студии, и вы в этом убедитесь. Слушая его один на один о связанных с живописью муках и болезнях, которым подвержены учащиеся, забывалось совершенно, что это говорит знаменитейший художник и твой профессор.
Только когда выйдешь от Ильи Ефимовича, тогда опомнишься и осознаешь, что это говорил тот, кто уже все пережил, всего достиг, сделал так много, что создал себе мировое имя.
Есть что-то фатальное в том, что если что-нибудь достается кому-либо даром, то мало ценится, не хранится и не продумывается. Быть может, на этом основании такой профессор, как П.П.Чистяков, не говорил ученикам и не делал указаний просто, а как пифия изрекал или как сфинкс давал загадки ученикам как бы шутя, и когда над такой шарадой они поломают головы и дойдут до сути и ее разрешения, то уже не забудут и ценят очень высоко. Когда же Илья Ефимович объяснял тот же закон живописного искусства просто, то многим казалось, что ничего в этом объяснении нет мудреного. Следует прибавить к этому, что как раз в годы его профессорства (девяностые годы) начались в живописи поиски разных направлений, декадентских и других. Новые журналы, чтобы обратить на себя внимание публики, начинали бросать грязью и бранить колоссов, а так как Илья Ефимович - самый большой из них, то ему больше всего и доставалось, а это могло сбивать читающую молодежь, как сбило некоторых из его учеников...
Рисуя с нами пятнадцатиминутные наброски, Илья Ефимович сначала делал легкую наметку (своей особой схемой), брал движение фигуры кое-где прямой линией, где кривой или только точкой намечал и потом начинал рисовать, следя за формой сверху донизу, так что иногда внизу одна нога оставалась незаконченной.
продолжение ...
|
