Вспоминаю еще одно событие, связанное с И.Е.Репиным, - спектакль, устроенный группой учеников в Обществе художников имени А.И.Куинджи. В пьесе была представлена жизнь бедных начинающих художников и фигурировали известные художники - Репин, Куинджи и другие. Исполнителей, выступающих в ролях Репина и Куинджи, приглашенных из государственного театра, гример загримировал с большим сходством. На спектакль были приглашены Илья Ефимович и Архип Иванович. Куинджи весьма добродушно, с улыбкой, воспринял игру актера, хорошо, загримированного «под Куинджи», а Репин не досидел до конца спектакля и скоро ушел. Он нигде не засиживался позднее десяти часов, так как рано ложился спать. В пьесе очень удачно были переданы характерные особенности обоих маститых профессоров с весьма распространенными в кругу их учеников высказываниями об искусстве и особенностями их речи.
В конце 1907 года Репин отказался от руководства мастерской. Вместо него был приглашен Франц Алексеевич Рубо, которого вскоре сменил Павел Петрович Чистяков.
О моей живописи Павел Петрович высказался довольно своеобразно: «Вы поете, пойте, пойте!» Этими словами он утвердил окончательно то, что нашел во мне Илья Ефимович, - мое любовное отношение к живописи.
Хотя И.Е.Репин отстранился от руководства мастерской, но он иногда посещал Академию. Помню, 20 декабря в концертном зале был организован вечер, посвященный памяти знаменитого польского художника Яна Матейко. Сообщение о его жизни и творчестве сделал профессор Я.Ф.Ционглинский, подчеркнувший в своей лекции мастерство этого художника как строгого рисовальщика, что особенно проявилось в его прославленных исторических картинах. Илья Ефимович выступил с интересными воспоминаниями о торжественных похоронах Матейко, на которых он присутствовал в 1893 году в Кракове. После этого вечера мне уже никогда не пришлось встречаться с моим учителем.
С. М. ПРОХОРОВ
Бывают в жизни встречи, которые глубоко западают в душу, и память ревниво сохраняет их на всю жизнь как величайшее, светлое событие. Воспоминания о них приятно волнуют сердце, воскрешая в нем чувство былого восторга. Таким событием для меня была встреча с великим русским художником Ильей Ефимовичем Репиным. Вспоминать о Репине значит погрузиться в область глубоких душевных переживаний от неотразимо действенной силы его художественных образов, удивляться его величайшему мастерству, проникнуться сознанием великой гордости и торжества за наше русское искусство, за русский народ, выделивший из своих недр такого исполина-художника, роль и значение которого в развитии национального искусства колоссальны.
Первый раз я встретился с Ильей Ефимовичем в 1904 году в Петербурге, в Академии художеств, куда приехал для продолжения своего художественного образования. Моей заветной мечтой было попасть в мастерскую Репина. С большим волнением и даже страхом показывал я Илье Ефимовичу привезенные с собой работы. Все обошлось благополучно: я был принят. Во время пребывания в мастерской Репина я имел возможность видеть его в роли профессора. Я всегда чувствовал какую-то робость, когда Илья Ефимович смотрел мою работу. Да и не я только. Приход Репина в мастерскую вносил особенную тишину и серьезность. Заложив назад руки и щурясь сквозь пенсне, он подходил к каждому из нас и тихо, почти шепотом, делал свои замечания по поводу работы. Но бывали случаи, когда работа велась с «холодком», без увлечения. Репин это сразу замечал, и тогда его тихий шепот доходил почти до крика. Он был очень вспыльчив и требователен. Больше всего его возмущало равнодушие, бесстрастность в работе. Он требовал, чтобы с полотна смотрела сама жизнь, сама художественная правда. Он не терпел искажения натуры, внесения в нее нарочитой условности или стилизации. Он возмущался, когда ученик, работая над большим этюдом, пользовался маленькой кистью. Бывали случаи, когда он вырывал такую кисть из рук студента и бросал ее на пол.
Илья Ефимович требовал, чтобы работа была осмысленной, чтобы форма - это «тело искусства живописи», как говорил он сам, - была построена цветом, пластично, крепко, на основе хорошего рисунка и пропорции. В рисунке требовал четкости, правильного и красиво нарисованного контура и очень сердился, когда видел у студента замазанный, «вялый» рисунок.
В одном из писем ко мне, касаясь метода рисунка, он пишет: «Линия-черта должна быть обязательна для всякого взявшегося рисовать». И далее: «...не позволяйте никому размазываться раньше основательного и красивого контура». В замечаниях Репина, относящихся к работе ученика и отличавшихся краткостью, всегда был широкий смысл. Учитель как бы снимал повязку с глаз ученика, мешавшую ему видеть в натуре то, что должен видеть художник. Эти замечания глубоко западали в сознание студента и перестраивали его психику.
Илья Ефимович иногда брал кисть или карандаш, чтобы поправить работу ученика; он добивался, чтобы каждый, пользуясь его указаниями, сам исправлял свои ошибки. Он не любил, когда ученик слепо подражал кому-либо, в том числе и ему, и настаивал, чтобы каждый из нас искренне, по-своему передавал натуру. Мне припоминается случай: мы писали этюд с натуры - спину натурщицы. Живописная задача была довольно трудная. У моего соседа никак не выходила лопатка. Репин, увидев, как он старается и страдает от неудач, захотел ему помочь. Он взял у студента палитру и кисть и начал поправлять его работу. Я с замиранием сердца следил за работой профессора. В течение пяти - семи минут он сделал лопатку живой. С таким совершенством умел увидеть натуру этот несравненный мастер.
Илья Ефимович очень интересовался творчеством своих учеников и как подлинный художник приходил в искренний восторг, а иногда даже аплодировал студенту, когда находил в его работе нечто интересное. Чуткая душа великого художника, соприкоснувшись с искрой таланта, загоралась пламенем восторга. Требовательный к самому себе, он всегда и везде учился, даже тогда, когда смотрел работы студентов, отыскивая в них что-то новое. Он обращал самое серьезное внимание на композицию картины и на эскизы. Всегда требовал идейности и психологической выразительности персонажей. Если идея автора не была выражена ясно и правдиво, он не успокаивался до тех пор, пока художник не исправит своей ошибки.
Расскажу характерный случай. После летних каникул я вернулся в Академию с кучей этюдов и с картиной. Картина называлась «Агитатор». В ней я изобразил молодого студента; стоя на телеге, он выступает с революционной речью перед крестьянами. Илья Ефимович очень долго и внимательно смотрел мои работы, кое-что похвалил, сделал некоторые замечания по картине и ушел. Прошло несколько дней. Идя в мастерскую на вечерний рисунок, я увидел Репина, который тоже шел на занятия. Я посторонился, чтобы пропустить его вперед. Но он остановился, взял меня под руку и, идучи, проговорил: «А знаете, за вашим агитатором народ не пойдет: в нем нет страсти». Я растерянно смотрел на профессора, не понимая, о чем он говорит. И вдруг догадался, что речь идет о моей картине. «Вы его обязательно перепишите... Страсти, больше страсти!» - сказал Илья Ефимович и вошел в мастерскую. Я был поражен: никогда не предполагал, чтобы Репин, занятый своей творческой работой, помнил о моей ученической картине. А он о ней помнил, и, конечно, потому, что не мог согласиться с фальшивой трактовкой агитатора. Этот случай был для меня поучителен: он заставил, в меру моих сил, вдумчиво относиться к композиции и к характеристике персонажей картины. Много лет прошло с тех пор, но я как будто вчера видел возбужденное лицо Репина, его сверкающие глаза, нервную жестикуляцию.
продолжение ...
|
