Форму Илья Ефимович рисовал не так, как многие рисуют, непрерывной линией, а так, что линия выходит из-под мускула или же идет под мускул; в общем, линии нет беспрерывной и кое-где в больших полутенях слегка тушевано. Линии кажутся как бы какими-то червячками, и у какого-нибудь меньшего художника, манерного и работающего по выработанному шаблону, постороннему и маловнимательному зрителю будет казаться на первый взгляд куда больше мастерства и шику, чем у Репина.
Вообще надо сказать, что видящему впервые наброски Репина легко ошибиться в их оценке и достоинстве при сравнении с такими художниками, как Зичи и ему подобные: так они скромны и глубоко прочувствованны с их серьезным исканием и изучением сути. Шику в них и в помине нет. Но, присмотревшись и вглядевшись хорошо и внимательно, вы увидите удивительное мастерство и штудировку без рабского копирования модели. Если кто-нибудь копировал эскизы пером Микеланджело для Сикстинской капеллы, то заметил, что у Микеланджело также мускул из-под мускула выходит или на мускул идет - вот ту же самую суть и задачу преследовал и Илья Ефимович, только другой манерой. У меня висели (в Смоленской рисовальной школе) премированные рисунки углем учеников Жульеновской академии художеств. По сравнению с русской Академией художеств они кажутся мало тушеванными, недоделанными и все без фона, а в русской Академии до Репина заставляли учеников рисовать фотографично с передачей эффектов верхнего освещения. Когда я в свободное время, оставаясь один в школе, рассматривал внимательно рисунки Жульеновской академии, я удивлялся, за что их премировали. Но при детальном разборе оказалось, что в рисунке, казалось бы, только слегка намеченном, главное все есть. Сколько я ни придирался, ни выискивал недостатков, все сделано, и ничего не упущено. Сути больше прослежено, чем в рисунке русской Академии художеств с фотографической передачей светотени. Точно так же и в набросках Ильи Ефимовича при их кажущейся малой обработке суть вся есть, больше, чем в других рисунках, очень оттушеванных и, что называется, законченных.
Но рисунки, сделанные Ильей Ефимовичем в студии (кроки), очевидно, были исполнены главным образом для нас, учеников, чтобы, если мы и будем-де подражать ему, то подражали бы сути, а не хлесткости или манере. Илья Ефимович очень боялся, чтобы ученики не пошли по ложной дороге, и очень озабочен был тем, чтобы дать им знания и сохранить их индивидуальность. В этом я убедился еще больше воочию, когда года через три нам с Ильей Ефимовичем пришлось летом жить и работать вместе месяца два с половиной - три; тогда у него рисунки были тоже быстрые, но не связанные временем; помимо всех прежних достоинств, они были выполнены более непринужденно, с художественным рафинированным вкусом и с виртуозностью, как бы даже и несвойственной Репину. Какая-то легкость и простота в выполнении. Но эти четыре рисунка будут описаны позже.
Что касается живописи Ильи Ефимовича и его живописного приема, то мне кажется, что он лучше всех сам его поясняет, настолько он ясен для всех, кто захочет его изучить. Он часто говорил нам, что «лучше всего чистый холст, а когда он записан - навоз». Как-то один из учеников после таких слов Ильи Ефимовича его спросил: «Почему?» - «Потому что на чистом холсте можно написать шедевр, а когда написал, то видишь, что холст испорчен». Но не в этом вся суть, а еще и в том, что благодаря этой фразе или мысли, высказанной Репиным, можно понять, до какой степени он дорожил чистым холстом и во время работы. Присмотревшись внимательно к живописи Ильи Ефимовича да прочитавши еще его воспоминания о Н.Н.Ге, вы ясно нарисуете себе его живописный прием в работе над портретом. По крайней мере, он ясен мне, жившему у Н.Н.Ге полтора года в его студии и работавшему по его требованию его приемом. Николай Николаевич совершенно не заботился о сохранении индивидуальности ученика и со всей страстностью и увлечением, ему присущими, навязывал, требовал, чтобы ученик непременно усвоил то в живописи, что он считал важным. Илья Ефимович пишет в своих воспоминаниях, что когда он останавливался на деталях, то Николай Николаевич все время советовал ему поскорее замазать весь холст. Отсюда видно, что у Ильи Ефимовича не весь холст был замазан краской и что он писал портрет без подмалевка. Теперь посмотрите картину Репина «Крестный ход», как она писана: в некоторых местах особенно ясно виден незаписанный холст, ступни ног идущих странников в лаптях нарисованы строго углем и сразу написаны, так что видны уголек и холст.
Архип Иванович Куинджи на студенческой вечеринке рассказывал нам, как Репин писал с него портрет: «Сидишь, сидишь часа два, а посмотришь - он сделал только точку в глазу».
После первой зимы занятий студию, где нас около сорока человек зимой работало, на лето дали мне, а через площадку дали студию П.Е.Мясоедову для выполнения заказанного каким-то полком огромного портрета Николая II, который по уговору Илья Ефимович должен был окончательно «тронуть» (прописать) хотя бы кое-где.
Мне очень хотелось видеть, как будет поправлять Илья Ефимович этот портрет, и мы условились с Мясоедовым, что когда он придет к нему писать, то чтобы дал мне знать. Как-то часов около одиннадцати ночи (белые ночи) заходит ко мне Мясоедов и говорит, что никак не мог ко мне зайти, что сейчас был у него Репин, писал портрет и только что ушел. «Он так неожиданно ко мне пришел - я писал пейзаж, а Илья Ефимович взял мою пейзажную палитру, те же кисти и полез на лестницу писать. Я начал приготовлять ему вторую палитру, а он пишет теми же кистями и сам над собой шутит, говоря: «Ничего, вместо Николая II выходит Александр III». Часа полтора или два пописал и закончил совершенно, приходите смотреть».
О том, что портрет был хорошо, по-репински закончен и сдан, говорить бесполезно. Мясоедов, кажется, тысячу рублей получил. Но вот о том, как Репин как бы шутя, молниеносно писал пейзажными кистями и той же палитрой и вышло так удивительно свежо, мы с Мясоедовым часто вспоминали и удивлялись.
Илья Ефимович очень предостерегал всех своих учеников от подражания каким бы то ни было гениальным мастерам, говоря: «Как бы ни был очарователен художник старой школы отжившего времени, надобно поскорее отделываться от его влияния и оставаться самим собой, беспощадно уничтожать в своих начинаниях малейшее сходство с ним и стремиться только к своим собственным идеалам и вкусам, каковы бы они ни были».
И еще Илья Ефимович говорил: «Несмотря на все мое обожание искусства великих мастеров Греции, Италии и всех других, я убежден, что увлечение ими художника до подражания губительно». Помню слова Репина: «Искусство любит беззаветную храбрость в художнике, беспредельную дерзость его в исполнении новых очарований и новых откровений в безграничном мире красоты и поэзии. Оно простит автору ошибки и логические нелепости, но никогда не простит скуки и холодности в работе».
Предостерегал также Илья Ефимович всех нас, чтобы мы не очень увлекались новым декадентским направлением, говоря: «Пройдет немного времени, направление изменится, а вы не будете уметь серьезно работать».
Как-то Репин говорил нам в студии: «Для того чтобы написать хорошую картину, нужен талант, нужно много учиться, и, будучи мастером, надо много труда положить для создания хорошей картины. Прошло тридцать лет со времени написания «Тайной вечери» Н.Н.Ге, а вы теперь не можете себе составить даже приблизительно понятия о том, как она была написана: свет от светильника был разлит в картине до иллюзии».
продолжение ...
|
