Неизменно душой общества оказывались сам хозяин и Корней Иванович Чуковский, неистощимый на выдумки и остроумие. Впрочем, каждый развлекался и развлекал других как мог - строгий закон «Пенатов» требовал полного самообслуживания.
Вскоре раздавался призыв к знаменитому круглому столу, о чем возвещал гонг. Рассаживались по жребию. За обедом тоже все строилось на самообслуживании - поворотная полочка с кушаниями в центре стола позволяла каждому брать блюдо по вкусу, не -затрудняя соседа. В выдвижные ящики под непокрытой скатертью столешницей можно было спрятать использованную посуду.
Принцип самообслуживания ревниво охранялся. Нарушителя ждала кара - он обязан был экспромтом произнести со специальной трибуны речь, рассказать какую-нибудь шутку или анекдот, интересное воспоминание. Литераторам разрешалось прочесть свое стихотворение, рассказ, отрывок из нового произведения. Удачное выступление сопровождалось аплодисментами. Нередко среди «провинившихся» оказывался К. Чуковский.
И.Е.Репин поразительно умел зацепить за живое гостя, который мог задать тон застольной беседе. Обсуждались злободневные темы, главным образом из жизни искусства. Время летело незаметно.
Непринужденное веселье, интересный разговор восполняли скудность ультравегетарианского меню, сочиненного женой Репина - Натальей Борисовной Нордман-Северовой. Подавались суп из «сена», травяные салаты и другие ее изобретения. Многие гости, естественно, предпочитали более съедобные вещи - разнообразные по сезону овощи и фрукты, пирожки с грибами или ягодами, кисели и компоты.
Нередко в поезде, возвращаясь из «Пенатов» в Петербург, составлялась компания, чтобы пойти в излюбленный ресторан «Вена» на улице Гоголя и отвести душу бифштексом или антрекотом. Бывало, к нам присоединялся и Илья Ефимович, если ему случалось ехать вместе в город по каким-нибудь своим делам.
Надо сказать, что ко многим причудам своей второй супруги И.Е.Репин относился не более чем терпимо. В душе он, конечно, не одобрял несколько фальшивого тона, который старалась задавать у себя дома эта склонная к шумной саморекламе дама. Только ей, но никак не ему принадлежала, например, идея назвать скромные садовые беседки «павильоном Рембрандта» или «храмом Изиды», присвоить обычному колодцу громкое имя мифологического Посейдона, именовать простую лужайку «площадь Гомера» и т.п. Играя показным демократизмом, она ко всем без исключения особам женского пола обращалась по-простецки: «Сестрица!».
Очевидно, по ее инициативе повсюду в «Пенатах» были развешаны плакаты, частью с остроумными, а то и с плосковатыми шутками-надписями о правилах поведения, афоризмами, советами вегетариански-гигиенического характера. Каждое действие, каждый жест Наталии Борисовны были рассчитаны на внешний эффект. Она постоянно взбудораживала себя, чтобы казаться веселой, оживленной, значительной. Но во всем этом не было искренности, не было жизни, как не было ее в бескровно-белом оплывающем лице Нордман, в ее больших навыкате глазах.
Сам Илья Ефимович - небольшого роста, сухощавый и подвижной, с вечно взъерошенными волосами, с небрежно, но без ложной артистичности повязанным галстуком - даже выигрывал на фоне своей крупной и рыхлой экспансивной супруги. Во всяком случае, его природная скромность и простота, бодрость и непосредственность, яркое и искреннее восприятие жизни выступали еще отчетливее.
Даже во внешнем облике «Пенатов» под слоем наносной нордмановской мишуры видны были черты подлинного репинского характера, его вкусов. Прежде всего бросалась в глаза любовь великого живописца к свету. Он буквально не мог видеть глухой стены, не испытывая желания тут же прорубить в ней окно. Светом был пронизан весь дом. Почти сплошь стеклянные стены имела мастерская художника. Простая и только необходимая мебель стояла в комнатах. Никаких стильных гарнитуров, никаких антикварных редкостей. Украшали помещение только книги, скульптуры и множество прекрасных этюдов работы хозяина и его друзей-художников.
Мастерская Репина в «Пенатах», где он работал каждое утро с девяти до двенадцати часов, была несколько меньше академической. В просвете деревьев виднелось море. У окна стоял огромный диван без спинки, запечатленный на фотографии с позирующим Ф.И.Шаляпиным. Стояли мольберты. Репин обычно писал одновременно несколько вещей, не прекращая порой работы над картиной в течение десятилетий.
Помню, в мастерской, куда мы по традиции подымались узкой лесенкой после обеда в дни репинских «сред», начатую картину «Запорожская вольница». Впервые увидел я ее сразу по приезде из-за границы. К моменту свершения Октябрьской революции она еще была не дописана, хотя Репин не переставал работать над полотном все эти годы.
Вещь обещала быть очень интересной. По содержанию картина перекликалась с суриковским «Стенькой Разиным». Трагедийный накал был доведен в этой глубоко психологической композиции до высшего предела: на палубе челна изображены хмельные казаки, которые после удачного набега разгульно пируют, а меж ними философским напоминанием о бренности мирских утех синеет окоченевший труп погибшего в бою запорожца...
Илья Ефимович без возражений позволял гостям смотреть свои картины, находящиеся в работе. В свою очередь, участники «сред» старались не остаться в долгу. Художники нередко привозили и показывали последние произведения. Композиторы и артисты охотно исполняли творческие новинки. В дружеском творческом общении взаимно обогащались служители всех муз. И все были глубоко благодарны вдохновителю этого прекрасного клуба искусств - Илье Ефимовичу Репину.
продолжение ...
|
