Ученик в любой отрасли проникается особым уважением к своему учителю, когда видит, что тот не только верно говорит, но и на деле может без промаха показать то, чему он учит. Есть учителя, которые предпочитают говорить и не брать из рук ученика карандаша или кисти, но ученик всегда это великолепно чувствует и понимает.
Я помню один такой случай со мною в академической мастерской Репина. Я сугубо трудился с углем в руках над каким-то очередным Антоном, и что-то с этим самым Антоном не клеилось: не стоял он как-то, валился, вообще, что-то было сильно наврано.
Проходит Репин. Теперь, когда со времени этого эпизода прошло так бесконечно много времени, воспоминание это приняло для меня легендарный оттенок; и, например, сейчас мне кажется, что Репин даже и не остановился, а так, на ходу, ткнул куда-то в мой рисунок большим пальцем, мазнул по углю средним, а потом огрызком угля сделал два или три резких удара, и мой Антон был спасен. Во всяком случае, это было сделано мгновенно, с налета и молча.
И это был Репин.
У меня нет воспоминаний об И.Е.Репине, когда он, уйдя от шума столицы, обосновался в своих «Пенатах».
Произошло это оттого, что я, хотя и ученик его, не был тем не менее его учеником в апостольском смысле слова. Я не стал «репинцем», проделав свой художественный путь под флагом «Мира искусства».
В те далекие времена, в первые годы журнала и кружка «Мир искусства», шла великая художественная война, вернее - революция и переоценка ценностей. Правда, я не стоял в числе лиц, управлявших кормилом корабля новых веяний, но все же все мои симпатии были на стороне лагеря «Мира искусства».
Это не мешало мне позже, когда я изредка и случайно встречался с И.Е.Репиным, иметь с ним самые сердечные беседы.
Тогда же полемика шла изрядная, ожесточение с обеих сторон было большое. Ту атаку, которую в 1863 году повели против устарелого молодые передвижники, повели теперь, на рубеже прошлого и текущего века, мирискусники. «Расстреливались» художники старого лагеря целыми шеренгами. Правда, через несколько лет многие из расстрелянных получили снова право на жизнь, и это милостивое разрешение было выдаваемо с обеих сторон.
Теперь мы стоим перед могилой великого русского художника. В «Пенатах», в Куоккале, в Финляндии жил до последних дней старый знаменитый художник, лев на покое. До последней своей минуты он жил, неустанно работая, в своей стихии и, даже уже в агонии, шевелил руками, будто пишет.
Вот наступил момент смерти, и это уже не 86-летний старик, а весь Репин, Репин всех его возрастов, творец всего того, что он сделал за свою долгую плодотворную жизнь.
Отошел художник, создавший «Бурлаков», «Царевну Софью», «Крестный ход», «Арест в деревне», «Не ждали», «Ивана Грозного», «Запорожцев», «Святого Николая Чудотворца», «Торжественное заседание Государственного совета» и еще очень много картин больших и малых, громадное число знаменитых портретов и бесчисленное количество рисунков и набросков.
В Репине времен его мощи, в этом могучем обломке целой эпохи русской жизни и русской культуры откристаллизовалось все то, что он видел и что вместе с ним видели, думали и чувствовали окружавшие его лучшие русские люди, чистые духом. Недаром он так часто и много писал и рисовал другого русского богатыря, так на него похожего - Льва Толстого.
Бывают художественные группы, грозди цветов, где каждый отдельный художник является отдельным цветком, но, чтобы иметь представление обо всей грозди, надо взять всю совокупность. Бывают и отдельные крупные цветки, говорящие сами о себе, и таким цветком был Репин.
Много у Репина было славных товарищей, но если взять его и одного, то он и один с избытком отобразит в себе всю свою эпоху прошлого века начиная с семидесятых годов.
Много мыслей всплывает в связи с этой кончиной; и многие из нас, некогда молодых, так рьяно нападавших в свое время на лагерь уже пожилых передвижников, не стоим ли мы теперь ближе к тому лагерю, чем ко всему этому новорожденному и подчас для нас чуждому и абсурдному, что нас окружает и клеймит? Мы убежденно и без компромиссов считаем себя правыми, но только сами замечаем с удивлением, что дула наших орудий оказались обращенными в диаметрально противоположную сторону, чем прежде. Тогда Репин и другие художники «того» лагеря обвинялись, между прочим, в приверженности к литературщине и фабуле. Но ведь и их художественные оппоненты работали тоже в литературе и фабуле, но только в другой. Необходимо какое-то вместилище, какой-то сосуд, куда вливается художественный замысел. Важно не во что, а ч т о вливается. Да, наконец, заставьте среднего школьника добросовестно и полно изложить своими словами «Братьев Карамазовых». Получится сложнейший нынешний детективный роман.
Репин выбирал свою фабулу по своему вкусу. Это - его дело. Литература его написана ясной реальной прозой. Такие сосуды ему нравились для вина, какое он туда вливал; а вливал он вино свое, крепкое.
Другим художникам нравились фабулы в духе сказаний, прабабушкиных романсов, стихов из старых альбомов, старинных сонетов и мадригалов. Рассказ, быть может, и тенденциозный о рабском труде бурлаков есть литература, но и изящная безделушка XVIII века о каком-нибудь поцелуе маркизы есть тоже литература. Репин был тем редким мастером своего дела, который так же просто, как мы думаем и разговариваем между собою, думал и разговаривал формой и рисунком. Так же, не запинаясь, мыслил в свое время рисунком и формой великий художник - Александр Иванов.
Трудно и преждевременно подводить сейчас итоги художественной деятельности Репина.
Должно рассеяться воспоминание о вчерашнем дне; должно отлететь многое узкожитейское; должны отойти, не толпиться и не загораживать собою созерцаемого живые современники; должна в свое время мерно прийти история и в своем, уже не житейском, а мифическом обозначении явить перед людьми жившего прежде героя.
И тогда Репин займет подобающее ему место в русском пантеоне.
продолжение ...
|
